— Ну, батенька, что дальше?

— Будем ждать, — пожал плечами рыжий. — Без доктора мы Савелия до города не довезем.

— Да-с, — протянул коротышка, — а-гх-хи неп-гх-ият-нейшая ситуация, — картавя от волнения, объявил он. — Но ведь может быть погоня.

— Всенепременно будет, — отозвался рыжий. — Вы что, товарищ Константин, думаете, что губернатор вот так нам это дело спустит? Да на нас натравят всех имперских собак.

Когда прозвучало «товарищ Константин», коротышка аж подскочил, но сдержался и дал рыжему договорить, а потом набросился на него, словно бешеная шавка:

— Что вы себе позволяете! Зачем вы назвали меня?

— А что?

Коротышка кивнул в нашу сторону, а потом еще добавил что-то, но я не расслышал. У меня аж замерло сердце, рука сжала рукоять револьвера. Еще мгновение… Я весь сжался, приготовившись качнуться назад, одновременно открыв огонь, но все повернулось совершенно иначе.

— Эти! — хохотнул рыжий. — Да они едва смогут «да» и «нет» по-русски понять. Вы, товарищ Константин, перегибаете.

— Но если они опознают меня! Вы п-гх-едставляете, что случится! Я ведь должен быть сейчас за г-гх-аницей в Швейца-гх-ии.

— Полноте. Там и будете.

— Но погоня!

— Что ж, риск ради товарища… — но рыжеусый не успел договорить. Коротышка, повернувшись, подошел к раненому и, выхватив пистолет, выстрелил в него. Лежавший на полу дернулся и замер. Коротышка обернулся. На лице его играла противная слащавая улыбочка, словно только что он сделал что-то очень хорошее и ожидал похвалы.

— Вот так-то, това-гх-ищ! Нет человека — нет п-гх-об-лем. А гх-еволюция, она, знаете ли, же-гх-тв т-гх-ебует.

Рыжий замер, опешив. Видимо, он и сам не ожидал такого поворота событий.

— Но… — начал было один из хлопотавших над раненым. — Он же был нашим товарищем… — однако договорить он не успел.

Товарищ Константин, резко обернувшись, не целясь, выстрелил возразившему в живот, потом на мгновение замер, посмотрел на своих товарищей и спросил с вызовом:

— Есть еще несогласные с гене-гх-альной линией па-гх-тии?

Все молчали.

— Что ж… молчание это хо-гх-ошо. Молчание — знак согласия… Зовите остальных, по-гх-а оп-гх-еделить пути отступления. А пока всем чай, всенепременно чай! — рявкнул он на чайханщика.

— Бинт, горячая вода уже не надо?

— Не надо, не надо… — пробормотал коротышка, но стоило старику повернуться к нему спиной, коротышка снова выстрелил, а потом повернулся к рыжеусому: — «Да» и «нет», гово-гх-ишь, едва понимают?..

Чайханщик остался лежать посреди веранды в луже крови.

— Надо посмотреть, кто еще есть в доме. — И один из бандитов направился прямо в теплые объятия Гуггенхайма. Он растворился среди теней, и, судя по тому, что не последовало никакого звука, ни выстрелов, ни шума борьбы, я понял: Гуггенхайм свое дело знает.

Я следил за всем происходящим как завороженный. Никогда на моих глазах с такой легкостью людей не убивали. Раньше я и представить себе не мог, что кто-то вот так, между делом, может застрелить своего товарища или ни в чем не повинного человека, просто попытавшегося возразить… Хотя я-то чем был лучше? Практически ничем. Пристрелил беременную женщину и ребенка, пусть даже и по ошибке. Но в тот миг, когда коротышка произнес: «…по-русски понять…» до меня дошло, что речь-то идет обо мне с Крошевым, а посему нужно начинать, иначе поздно будет. То, как неожиданно мог пальнуть коротышка, я уже видел. Хотя, если бы я был постарше, чуть более выдержанным, может, все пошло бы совершенно по-иному.

Тем не менее в тот миг моими действиями руководил не разум и четкий расчет, а инстинкт самосохранения.

Так вот, ударом ноги я отшвырнул к стене Крошева, выводя его из зоны обстрела, а сам, вскинув револьвер, выпалил в коротышку, но не попал. Пуля лишь сбила кепку с плешивой головы. Тут из глубины дома, из темного проема двери ударил пулемет. Он, словно фигурки из бумаги, смел двух экспроприаторов, поднимавшихся по лестнице на веранду, и задел рыжеусого, который, зажимая рану в руке, повалился на пол. По нам тоже стреляли. Я увидел, как дернулся Крошев, когда пара пуль пробила его грудь.

Плешивый коротышка, стреляя с обеих рук, скатился вниз по лестнице. Во дворе тоже пару раз выстрелили, потом на ступеньках появился Грищенков:

— Как тут у вас?

Я кивнул, а потом, заметив краем глаза движение, выбросил вперед руку и выстрелил. Выстрел отбросил рыжеусого к стене. Он замер, выронив из рук револьвер, — кровавый ручеек протянулся из правого уголка его рта.

— Вижу, все в порядке, — протянул Грищенков.

— Крошев мертв.

— Что ж… Это как на войне, всегда есть потери.

Интересно, а если бы эта пуля досталась мне, меня бы тоже списали как «потери». Хотя вряд ли. Только я знал дорогу к сокровищам, поэтому убивать меня не было никакого смысла.

Из темноты выступил Гуггенхайм:

— Где коротышка?

Грищенков пожал плечами:

— Смылся. Только далеко ему не уйти. Коня у него нет, а тут со всех сторон пустыня. Даже если идти пешком, то придет куда-либо он лишь к утру.

— А золото?

— Две подводы, груженные слитками. Вельский их пока посторожит. Что ж, — Грищенков выудил из кармана штанов небольшую стальную фляжку, свинтил крышку, — за успешное начало нашего предприятия, — отхлебнув, он потом протянул фляжку мне.

Коньяк показался мне безвкусным, словно вода. А может, всему виной адреналин в крови? Меня все еще трясло.

— А вы, Григорий Арсеньевич, не промах. К тому же теперь я перед вами в долгу, — и Грищенков кивнул в сторону мертвого рыжеусого. — Ну, ничего, сочтемся. Наша жизнь полна опасностей, так что за возвратом долга дело не станет.

— Что дальше?

— В дорогу, господа. Да, и не забудьте прихватить труп Крошева. Не нужно оставлять лишних следов.

— Но мы хотели… — попытался возразить я.

— Совершенно верно. Однако мы должны поспешить. И, как вы, Григорий Арсеньевич, должны помнить, мы найдем подводы с золотом случайно, совершенно случайно. А если шпики обнаружат тело господина Крошева, они, чего доброго, и на нас могут выйти. В здешних краях не так-то много людей, которые с оружием в руках могут… — Впрочем, что они могут, он так и не договорил, потому что на пороге неожиданно появился здоровенный детина в белом мундире, портупее и синих штанах с красными лампасами. Полицейский! Вот только его нам не хватало. И откуда он только взялся?

Остановившись на пороге, он с удивлением обвел взглядом нас, замерших, словно в немой сцене гоголевского «Ревизора», а потом глаза его округлились, и, поняв, что не в то время попал не в то место, он попятился, медленно потянувшись к кобуре.