– Да что говорить! Многих мы убили, но они сумели все же развалить нашу черепаху. Вот тогда и погибли один за другим два фабра.

– Тарука потом… – уточнил Малыш. – А фабры полегли последними.

– Канес коней оборонял. Скакуны ему были дороже своей жизни. Он троих положил. Слава богам и Канесу, лошадки все уцелели, – похвалил легионера Кука. – Так что нам есть на чем дальше ехать.

– Моего фабра проткнули насквозь, а парень еще прирезал после этого двоих, – вмешался Малыш.

– Помнишь, как в Дакии один центурион, вызнав у медика, что рана его смертельная, ринулся вновь в битву даков бить, – спросил Кука. – Вот так и наш фабр. Герой. Но в конце мы бились уже почти что на равных… И одолели. Как же иначе! Я ж центурион преторианцев – так уж варваров побить мне – будто по Форуму прогуляться!

Приск покачал головой. Победы редко бывают бескровными. Разумеется, он мог не преследовать всадников. Но было ли от этого лучше – варвары могли вернуться, и тогда на них напали бы с двух сторон.

– Менений подстрелил какую-то животину утром. Не хочешь отведать?

Все уселись у потухшего уже костра. Кука разрезал тушку на несколько частей, протянул кусок трибуну. Пили вино неразбавленным. Приск задумался. Победа уже не казалась столь бесспорной. Хотя… наверное, полководец не должен думать о потерях. «Ого? Ты уже считаешь себя полководцем?» – ехидно спросил он сам себя.

– Все не так плохо… – решил Приск. – Вот только мы и полдороги еще не прошли, а проводника нет. Двоих потеряли, двое ранены. И Дионисий погиб… Я же рассчитывал на него… Он должен был представить меня в Селевкии Пакору как Илкауда, посланца Хатры. Как мне теперь без его помощи убедить старого царя открыть ворота римлянам?

– Значит, ты это сделаешь без Дионисия… Ты же у нас голова! – пробормотал Кука с набитым ртом. – Или вон пусть Малыш скажет, что он Дионисий.

– Я? – изумился фабр. Но Кука не счел нужным даже отвечать, раз Малыш не понял шутки.

– Ну хочешь, я изображу Дионисия? Я же похож на грека.

– Ты похож на мулата.

– Ты говорил, что старик слеп, как крот. Какая ему разница – грек я или мулат? Он меня что, щупать будет? Вот это нет… Этого не дождется.

– Значит, вы сидели здесь и ждали меня? – уточнил Приск, решив, что обдумает визит к Пакору, когда окажется в Селевкии. Сейчас главное – до этой Селевкии добраться.

– А что было делать? Идти в пустыню искать след? Без Тарука это дело безнадежное. Мы немного поискали утром. Нашли четырех мертвяков, твою спату и вернулись. Дальше ехать не отважились. Только заблудились бы. Единственный расчет был на то, что ты сообразишь вернуться. Дали тебе на это пять дней. На шестой бы ушли. И ты сообразил. Правда, не слишком быстро.

– Так ты нашел мою спату?

– Угу. – А почему молчишь?

– Я просто думал – не оставить ли спату себе, коли ты ее выбросил.

Вместо ответа Приск протянул руку. Кука демонстративно вздохнул, поднялся и вытащил из тюка с вещами спату трибуна.

– А где тела? Тарук? Фабры?

– Мы их похоронили, трибун, – отозвался Малыш. – Зарыли в песок. Жечь не стали – погребальный костер враз бы заметили. Их вещи сложили в мешок. У одного были с собой монеты – отдадим по завещанию.

– Они хорошо служили… – сказал Приск.

Он был не мастер надгробных речей. Да и что он знал о погибших фабрах? Только то, что они в самом деле хорошо служили, были дисциплинированны и смелы, на них можно было положиться.

– Надо камнями отметить, где они лежат. Потом надгробие закажем и установим, – решил Приск. – Из мрамора…

– Маний деньги копил, – подал голос Малыш. – У него дочке тринадцать лет, он еще до поступления в легион женился. А потом, когда на службу поступил, брак аннулировали. Но он дочке приданое обещал. А Марк жару не любил. Ненавидел просто. Он сам из Фракии и хотел после окончания службы поехать в Дакию…

Весна 869 года от основания Рима[49]

По улицам Селевкии гостя несли на наемных носилках шестеро чернокожих носильщиков. Колебались легкие занавеси лектики из полупрозрачной ткани. Начищенные бронзовые украшения на ручках сверкали в лучах солнца. Обнаженные по пояс, натертые маслом носильщики шагали бодро. Гость выбрал самую дорогую лектику в коллегии и носильщиков – тоже самых лучших. Держался надменно, смотрел свысока. Шапка черных с проседью мелко вьющихся кудрей, оливковая кожа (лицо, скорее, загорелое, нежели природно смуглое), длинная хатрийская туника с вышивкой, пояс из золотых пластин, на груди – изображение бога Шамша. Двое рабов выступали впереди, расталкивая прохожих на запруженных народом улицах Селевкии. Еще два спутника ехали следом верхами – тоже в хатрийских нарядах, но при этом поверх туник надели они сверкающие кольчуги. Один из всадников был смуглый крепыш средних лет, второй – здоровяк, чьи ноги едва не касались земли, хотя кобыла под ним была не из мелких. А возле носилок шагал юноша, тоже в хатрийской тунике, но без украшений и вышивок и в накинутом поверх синем греческом плаще.

– Ну и зачем нам все эти сатурналии[50]? – спросил крепыш, наклоняясь к сидевшему в носилках хатрийцу.

Хатриец неожиданно ответил на латыни:

– А как, ты думаешь, воспримут в Селевкии появление римского военного трибуна? Уж коли мы вошли в город под чужими именами, то и передвигаться должны по нему не как римляне.

– Хорошо, что на нас никто не смотрит. Тут всяких ряженых полным-полно – вот взять хоть того в шелках… – фыркнул крепыш. – А на хатрийца ты, Приск, все равно мало похож – даже если учесть, что Менений целый час завивал твои волосы.

Шагавший рядом с лектикой юноша хмыкнул.

Трибун не ответил. Весь день ушел на подготовку этого спектакля – да еще на составление послания к Пакору с просьбой принять Илкауда из рода Шамшбораков. Но, похоже, сейчас трибуна занимало что-то другое, а не странный вид римлян в хатрийских нарядах.

– Не понимаю, что ты вообще задумал… Как бы не вышли нам твои планы боком… – продолжал ворчать Кука. – Тебя слишком увлекает сам процесс, и ты перестаешь думать о цели…

– Погоди! – оборвал его Приск. – Видишь вон того человека? – Трибун указал на здоровяка в черной хламиде.

– Вижу… и что? Рожа зверская.

– Это Амаст. Он сильно изменился, но я его узнал… Немедленно… – Приск умолк и оглядел своих спутников. Ни он сам, ни Кука, ни Малыш в своих сверкающих кольчугах для слежки не годились. Взгляд Приска остановился на Менении.