— Что?

— Туман. Здесь, в Приморском Округе, леса просто великолепны, сегодня я тебе покажу лес Мьюир-Вудз, а к северу там — сплошняком настоящие старые тихоокеанские прибрежные горы, будущий дом для Тела Дхармы. Знаешь, что я вообще собираюсь сделать? Я напишу новую длинную поэму под названием «Реки и Горы Без Конца» — только и буду, что писатъ ее и писать, не останавливаясь, на длинном свитке, и он будет разворачиваться дальше и дальше, являя новые дива, а то, что прошло, будет постоянно забываться, понимаешь — как река или как какая-нибудь из настоящих длинных китайских картин на шелке, которые изображают двух маленьких человечков, путешествующих среди бескрайнего пейзажа со старыми корявыми деревьями и горами — такими высокими, что они сливаются с туманом наверху, в шелковой пустоте. Я буду писать ее три тысячи лет, и она будет просто набита сведениями о защите почв, об Управлении Долины Теннесси, об астрономии, о геологии, о путешествиях Сюань Цзана, о теории китайской живописи, о лесонасаждении, об экологии океана и пищевых цепочках.

— Начинай, парень. — Как водится, я шагал за ним следом, и когда мы полезли вверх, хорошо ощущая у себя за плечами рюкзаки, словно настоящие вьючные мулы, которым не по себе без поклажи, то раздалось то же самое, одинокое, старое доброе «туп-туп» вверх по тропе — медленно, милю в час. Мы дошли до конца крутой дороги, миновали несколько домиков, прилепившихся вплотную к отвесным утесам, заросшим кустарником, с которых стекали струйки водопадиков, поднялись на высокую луговину, полную бабочек, сена и семичасовой утренней росы, потом спустились на утрамбованную земляную дорогу, дошли по ней до самого конца, а она забирала все выше и выше, пока перед нами не раскрылись дали Корте-Мадеры и долины Милл-Вэлли и не стали видны даже красные верхушки столбов моста Золотые Ворота вдалеке.

— Завтра днем, когда рванем на Стимсон-Бич, — сказал Джафи, — ты увидишь весь белый город Сан-Франциско у голубой бухты во множестве миль отсюда. Рэй, ей-Богу, позднее, в нашей будущей жизни, мы сможем жить среди этих калифорнийских холмов свободным и беспечным племенем, у нас будут девчонки и десятки лучистых просветленных карапузов, мы будем жить, как индейцы — в хоганах[31], питаться ягодами и побегами…

— А фасоли не будет?

— Мы станем писать стихи, у нас будет печатный станок, и мы будем их печатать — издательство «Дхарма-Пресс», — мы всё поэтизируем и издадим толстенную книжку ледяных бомбочек для сисястой публики.

— Ах, да публика не так уж плоха — она ведь тоже страдает. Всегда ведь можно прочесть, как где-нибудь на Среднем Западе сгорела хибарка из толя и в огне погибло трое детишек, там же фото плачущих родителей. И даже котенок сгорел. Джафи, как ты думаешь: Бог что — создал мир, чтобы развлечься, потому что ему было скучно, или как? Если так, то Он просто подонок.

— Хо, кого ты имеешь в виду под Богом?

— Просто Татхагату, если тебе угодно.

— Ну так в сутре говорится, что Бог — или Татхагата — сам не испускает мир из своей утробы, а мир появляетея только благодаря невежеству разумных существ.

— Но он же испустил из себя разумных существ — как и их невежество. Все это уж слишком убого. Я я не успокоюсь, пока не разузнаю, почему, Джафи, почему.

— Ах, да не отягощай ты сути своего разума. Помни, что в чистой сути разума Татхагаты нет вопроса «почему», нет даже никакого значения, придаваемого ему.

— Ну, тогда на самом деле ничего и не происходит.

Он кинул в меня палкой и попал по ноге.

— Ну, и этого тоже не случилось, — сказал я.

— Я действительно не знаю, Рэй, но ценю твою мировую скорбь. В самом деле. Вот посмотри на нашу вечеринку. Все хотели хорошенько оттянуться и очень сильно старались, но на следующий день мы все проснулись и ощутили какую-то печаль и отъединенность. Что ты думаешь о смерти, Рэй?

— Я думаю, смерть — наша награда. Когда мы умрем, то отправимся прямиком в нирванные Небеса — и все дела.

— Но предположим, ты переродился в нижних преисподних, и дьяволы пихают тебе в глотку раскаленные докрасна железные шары.

— Жизнь уже сунула мне в рот свою железную лапу. Я же не считаю это ничем, кроме мечтаний, сварганенных какими-нибудь истеричными монахами, которые не поняли мира Будды под Деревом Бо или, если уж на то пошло, мира Христа, который глядел сверху вниз, на макушки своих мучителей, и прощал их.

— А тебе на самом деле нравится Христос, правда?

— Конечно, нравится. Ведь, в конце концов, множество людей считает его Майтрейей — Буддой, который по пророчествам появится после Шакьямуни, ведь сам знаешь, что «Майтрейя» на санскрите означает «Любовь», а Христос ведь говорил только о любви.

— Ох, только не надо христианства мне проповедовать, я и так вижу, что на своем смертном одре ты станешь целовать крест, будто какой-нибудь старый Карамазов или как наш общий приятель Дуайт Годдард, который всю жизнь был буддистом, а в последние дни возвратился к христианству. Нет уж, это не для меня, я хочу по многу часов в день проводить в одиноком храме, медитировать перед запечатанной статуей Кваннона, которую никому никогда не дозволяется видеть, поскольку она — слишком могущественна. Бей сильней, старый алмаз!

— Все это вымоется.

— Помнишь Рола Стурласона, моего кореша, что уехал в Японию изучать камни в Рёандзи? Он поплыл на сухогрузе, который назывался «Морской Змей», и поэтому в кают-компании на переборке нарисовал здоровенное панно с морским змеем и русалками к восторгу всего экипажа — те врубились в него как ненормальные и все немедленно захотели стать Бродягами Дхармы. Теперь Рол восходит на священную гору Хиэй в Киото, быть может, по колено в снегу, а впереди наверх не проложено ни одной тропинки, круча круче, сквозь заросли бамбука и корявые сосенки, как на рисунках кистью. Ноги промокли, обед позабыт — вот путь восхождения.

— Ну ладно, а что ты собираешься носить в монастыре?

— Ох, чувак, то, что надо, — вещи в стиле старой Династии Тан, длинные, черные, просторные, с огромными опадающими рукавами и смешными складками: в них чувствуешь себя настоящим восточным человеком.

— Алва говорит, что в то время, как парни вроде нас залипают на том, чтобы стать настоящими восточными людьми и носить халаты, действительные восточные люди там читают про сюрреализм, про Чарльза Дарвина и торчат от западных деловых костюмов.

— Восток все равно с Западом встретится. Прикинь только, какая великая всемирная революция произойдет, когда Восток окончательно сомкнется с Западом, и только парни вроде нас могут все это заварить. Только подумай: миллионы парней по всему свету, с рюкзаками за спиной, бродят по глубинке, и ездят стопом, и каждому доносят весть.

— Это очень похоже на первые дни Крестовых Походов — Вальтер Безденежный и Петр Отшельник ведут оборванные банды верующих в Святую Землю.