Мара зевала и мучилась необходимостью таращить глаза на сцену, где плясали юноши с пылесосами в руках и девушки с пыльными мешками на головах.

В антракте пошли бродить по фойе – чтобы проснуться, Мара изо всех сил терла ладонями уши и массировала специальную точку на руке, но все равно засыпала, просто проваливалась в сон при одной только мысли о втором отделении.

Бодрость пришла, откуда не ждали. Навстречу вышагивал Андрюша в чем-то красивом и новом, а на руке у него, как сумка, висела тощая девица в прямоугольных, как кирпичи, очках. Девица была настолько костлявая, что из нее хотелось сварить бульон.

– Мама? – удивился Андрей. Очкастая приветливо громыхнула костями.

– Лерочка? – не меньше Мары удивился Кирилл. – Познакомься, Томирида, с моей старшей дочерью.

– Других вариантов ты, конечно, не нашел, – ругала потом Андрея Мара Михайловна, как продюсеры ругают исписавшихся сценаристов. – Что, у нас в городе нет других девушек? Ох, – вспомнила она, – ты ведь говорил, что жениться хочешь. Это на ней?!

Напрасно Андрей убеждал маму, что Валерия – любовь всей его жизни. В ответ она сказала, что ни ноги ее, ни руки, ни соответственно кошелька на свадьбе не будет.

– Не будет, и не будет, – смирился сын, и на тему эту они больше не говорили.

Потом Маре, конечно же, стало совестно, и, вызнав у Кирилла, когда и где свершится безобразие, она явилась на свадьбу сына незваной гостьей.

Молодых ждали в накрытом для банкета зале, и нарядная Мара, скользнув мимо Кирилла с женой, попыталась усесться рядом с симпатичным молодым человеком, которого портил разве что густой несвежий запах изо рта.

– Ой, – по-девичьи взволновался юноша, – вы здесь, пожалуйста, не садитесь. Здесь сядем мы – молодежь!

Розы, которые Мара сжимала в руках, упали вниз одна за другой – как будто она не роняла их, а бросала – на сцену или могилу. Юнец тем временем рассаживал своих знакомых – Лерочкиных-Андрюшиных друзей, а в зал уже спешили молодые супруги, и подстреленная злым словом, как отравленной стрелой, Мара увидела, что невестка даже не попыталась скрыть свои кости при помощи пышного платья, а предпочла ему блестящий футляр короткого костюма. На сгибах рук отчетливо синели кавычки вен.

Андрей был счастлив, розы валялись под столом, и, если мама плачет на свадьбе сына, это вполне естественно, нихьт вар ?

Немецкие слова, слышанные в детстве от старенькой омы , все чаще возвращались к Маре, будто готовили ее к неизбежному. Мара отмахивалась от немецких слов, как от комаров, пока шла по любимому, до последнего миллиметра продуманному пространству «Сириуса». В рыбном отделе продавщица посыпала форель ледовой крошкой – в ее движениях была упоительная сосредоточенность дворника. Толстые цыганки с высокими, как торты, прическами кидали в корзины все самое лучшее и дорогое: итальянские конфеты, икру, осетров – их провожали ненавистными взглядами простые соотечественники, а Мара отводила глаза. Ей часто хотелось выгнать цыганок из магазина, но, увы, она была не страстным борцом за правду жизни, а всего лишь рядовым солдатом бизнеса.

Мара свернула к новому отделу – ее гордость! Кошерные продукты, с которыми столько возни и проблем, а не похоже, чтобы это было кому-нибудь нужно. У стенда с беспомощным видом стоит высокий пожилой господин в очках и держит в руках баночку с намоленным компотом.

– Помочь вам? – заискрилась улыбкой Мара. Рядом как назло ни одной продавщицы – бездельницы! Попадись они ей! А, вот, одна как раз выруливает из-за угла. Мара скосила близорукие глаза – на халатике бедж: «Ирина Васильевна». Господи, еще сопли не высохли, а туда же – Васильевна!

– Мнье нужно мет, – сказал господин в очках и улыбнулся заграничной улыбкой.

– Васильевна, ты где ходишь? – напустилась Мара на продавщицу, от страха позеленевшую, как патина. – Почему не помогаешь покупателю?

– Я помогаю! – заспорила Васильевна, – мы с ним уже полчаса бьемся. Мет ему нужен, а почем я знаю, что это?

Мара тряхнула плечом и отобрала у господина баночку с компотом. Это явно не мет, что бы ни имелось в виду.

– Майн готт, – привычно пробормотала Мара, и очки господина счастливо вспыхнули.

– Шпрехен зи дойч? О, вундербар!

И выдал дальше какую-то тираду на немецком, которую Мара с перепугу приняла за первые строки «Лорелеи». На самом деле господин вовсе не пытался читать стихи, а представлялся (Фридхельм Вальтер, аус Франкфурт) и делился своей бедой. Беда оказалась невеликой: загадочный мет, который срочно потребовался жене Фридхельма (Анке Вальтер, аус Франкфурт аух), оказался самым обычным мёдом, просто составители русско-немецкого разговорника Вальтеров, следуя модным тенденциям в орфографии, исключили из обихода букву Ё.

Счастливая Васильевна отбуксировала Фридхельма вместе с его жалкой (это вам не цыганские осетры!) корзинкой к стоечке с медом, где его продавали и жидким, и густым, и в сотах. Через пять минут благодарный Фридхельм нагнал Мару и вручил красивую визитку с готическими буквами и кренделями, а через неделю Мара ужинала у Вальтеров, которым один крупный завод снимал квартиру в небезопасном районе, но зато в чистом, недавно построенном доме.

Кирилл пойти в немецкие гости не захотел – он был в последнее время молчаливый и странный, но Мара, привыкшая к нему, как привыкают к удобной мебели, не слишком обращала на это внимания. А что такого? Вы разве обращаете внимание на то, в каком настроении пребывает ваше любимое кресло? Вот и Мара спокойно восприняла отказ. Кроме того, ей почему-то не слишком хотелось делить с окружающими своих новых знакомых.

Приняли ее запросто, но душевно. На стол Анке подала один салат: свеженькие листья корна, авокадо, черри-томаты и заправка с маком. Потом был тыквенный суп-пюре с самой чуточкой карри – сверху вся эта оранжевая красота была посыпана обжаренными тыквенными же семечками. Мара выхлебала мисочку с супом, как голодная дворняжка, и одобрительно облизнулась. Анке поставила на стол свинину с бананами, тушенными в нежных сливках, потом было тархуновое желе, кофе с ликерами и пресловутый «мет». Мара отдыхала за немецким столом всем своим толстеньким существом. Забытый язык подставлял ей, как ступеньки под ноги, темы для разговора – вскоре всем троим казалось, что они знакомы целую жизнь. И в прошлой жизни (если допустить, что она бывает) скорее всего общались тоже.

Фридхельм проводил Мару до машины, Анке душевно махала ей с балкона рукой.

Специально обученный ангел скрупулезно отвесил на самых точных в мире весах небольшую меру радости пролонгированного действия: ему нужно было подготовить гражданку Винтер Мару Михайловну к безрадостной полосе испытаний с препятствиями. Полоса была, несомненно, черного цвета – как нефть.

Открыли сезон неудач дорогие дети – Витька сбежал из клиники и уехал к давно забытому папе Алексею, который теперь бренчал на гитаре несколько раз в год на концертах, а в основное время жизни терзался ненавистной работой и многодетным браком. Жил Алексей где-то в области. Мара не помнила название города – что-то на «Красно…» Красноводкинск? Краснокитайск?

Вскоре после Витькиного побега от Алексея пришло подробное – и невероятно старомодное! – письмо: он не возражал приютить блудного сына, но хотел бы попросить у дорогой Томочки немного денег на пропитание. Мара выслала деньги и перевела дух в ожидании следующего удара.