— Я только никак не могу понять, почему вас интересует Хессен.

В его умных глазах Эйприл заметила озорные огоньки. С тех пор, как они встретились в семь часов в Ковент-Гарден, чтобы вместе поужинать, она непрерывно смеялась. Батлер принадлежал к тем редким людям, которые завоевывают вас скромностью, доходящей до крайности, и, кажется, никогда не воспринимают самих себя всерьез, обладая при этом безупречными манерами и прекрасным образованием. Играют в поддавки, но тем не менее играют.

Годы оставили свой отпечаток на лице Майлза Батлера, но он все еще был красив — выделяющийся из толпы человек. Даже морщинки вокруг голубых глаз несли в себе нечто сексуальное. И Эйприл просто влюбилась в его старомодную прическу, напоминающую стрижки офицеров времен Второй мировой войны, — волосы седые, но блестящие, аккуратно уложенные, с высоко выбритыми висками. И одет он был в классическом стиле: брюки с завышенной талией держались на подтяжках, которые Эйприл заметила, когда Майлз снял пиджак и повесил на спинку стула. Единственное, что лично она бы добавила к его ботинкам с кожаными накладками, белой рубашке с запонками и старомодному шелковому галстуку, — мягкую фетровую шляпу. Майлз с Эйприл удивительно совпадали по стилю. Она не могла даже предположить подобного эффекта, облачаясь в один из эксклюзивных шерстяных костюмов двоюродной бабушки, нейлоновые чулки со швом под названием «Время коктейля» и туфли с кубинским каблуком и маленькими бантиками на носках.

— А что такого странного в том, что я интересуюсь живописью? Разве я похожа на дурочку?

Майлз засмеялся и покачал головой.

— Нет. Просто вы, скажем так, не похожи на остальных поклонников Хессена, каких мне доводилось видеть. Прежде всего, вы слишком привлекательны, и в вас чересчур развито чувство стиля, чтобы с восхищением рассматривать «Триптих с марионеткой». Не говоря уже об «Этюдах хромого».

— Значит, вместо того я должна в «Харви Николс» примерять туфли от Джимми Чу? Или поджидать у подъезда какого-нибудь бонзу?

— Именно так. К чему тратить отпускное время на изучение неизвестного европейского художника? Да к тому же еще и не вполне здорового?

Хоть Майлз с ней немного флиртует, он все-таки воспринимает ее всерьез. Эйприл видела, что искусствовед искренне заинтригован ее звонком и расспросами о Хессене.

— Вы такая загадочная девушка. Прямо-таки таинственная.

Эйприл засмеялась и отпила вина, чтобы скрыть румянец смущения, заливший все тело. И почему ей до сих пор не приходило в голову встречаться с мужчинами постарше?

— Просто он имеет некоторое отношение к нашей семье.

— Да, об этом вы упоминали по телефону. Я весь внимание.

Майлз взял со своей тарелки немного спагетти с моллюсками.

— Моя двоюродная бабушка Лилиан жила в том же доме, что и Хессен, Баррингтон-хаус. Бабушка недавно скончалась.

— Мои соболезнования.

— Все в порядке. Я не была с ней знакома. Однако она завещала квартиру моей матери, а поскольку мама панически боится самолетов, я прилетела вместо нее разобраться с наследством.

— И в надежде на добычу.

— Я уже ее обрела. Видели бы вы эту квартиру!

Эйприл подумала, не расписать ли в красках, какой там царил беспорядок, но легкомыслие было здесь неуместно — квартира была последним предметом для шуток.

— Бабушка пишет о Хессене в своих дневниках.

— Вы шутите?!

Эйприл отрицательно покачала головой, еще больше распаляя его интерес, и поднесла вилку ко рту.

— И они явно не ладили между собой. Но проблема в том, что Лилиан, моя двоюродная бабушка, была не совсем здорова. Вы понимаете, о чем я? Она была по-настоящему не в своем уме и винила в этом Хессена, потому я просто обязана узнать о нем как можно больше. Я нашла веб-сайт и прочитала вашу книгу. А потом…

— Вас захватило его творчество.

— Не совсем. Мне его картины кажутся до крайности жуткими, но… Вся эта загадочная история с художником и его влиянием на бабушку явилась для меня полной неожиданностью. Я и представить не могла, что буду заниматься в Лондоне подобным расследованием, но я обязана узнать, что случилось с Лилиан и Реджинальдом в этом доме, что сделал с ними Хессен. А он, несомненно, что-то сделал. И чем больше я узнаю о нем и его творчестве, о тех людях, которые были с ним знакомы, тем больше я укрепляюсь в мысли, что кое-что не совсем сходится. На самом деле кое-что просто чудовищно не стыкуется. Пусть моя двоюродная бабушка была ненормальной, но она выдумала далеко не все. Теперь я твердо в этом убеждена. Вопрос в том, что он с ней сделал и как это ему удалось.

Эйприл удержалась, чтобы рассказать о собственных встречах с необъяснимым феноменом, обитающим в квартире. Батлер решит, что она чокнутая.

Майлз покивал и наполнил свой бокал.

— Вам известно, что все приближенные к Хессену были не в своем уме? Они все умерли молодыми или же в лечебных учреждениях. Хессен привлекал ненормальных, больных, эксцентричных, одних только изгоев и аутсайдеров; людей, которые не могли нормально существовать в том мире, в каком родились. Индивидуумов, которые грезили наяву, видели то, чего нет. Совершенно не то, что видели все остальные. Подобные личности окружали Хессена плотным кольцом. Но, если я правильно понял, вы считаете, что он сам довел вашу бабушку до безумия, а это совершенно новый угол зрения. Возможно, поведение знакомых Хессена объясняется как раз его влиянием на них. Подобная мысль никогда не приходила мне в голову.

Бокал Эйприл был полон. Майлз поднял бутылку, чтобы не полилось через край. Он пытается ее подпоить, снять алкоголем остатки сковывающего нервного напряжения. Эйприл решила, что она вовсе не против, очень даже неплохо немного отпустить тормоза. Лондон поразительное место, однако же, когда город заставляет тебя сознавать собственное несовершенство, в этом, как ни странно, имеется и романтическая сторона. Прошла вечность с тех пор, когда Эйприл в последний раз старалась принарядиться по случаю свидания. И этим вечером она чувствовала в городе, соблазняющем ее, бесконечные возможности. Разве можно когда-нибудь исчерпать его до дна? Майлз налил вина себе.

Эйприл отхлебнула глоток и, чуть прищурившись, поглядела на край бокала.

— Вы так много о нем знаете. Но вот испытываете ли вы уважение к человеку со столь извращенным сознанием? Хотела бы я знать, почему лично вы заинтересовались этим художником?

Майлз улыбнулся.

— Мне нравятся паршивые овцы от мира искусства. Он интересен. На самом деле он даже зачаровывает. Хессен чувствовал в себе способности расширить художественное восприятие за пределы вкусов и идеалов своего времени. Это производит на меня впечатление. Здесь требуется храбрость. Недюжинная храбрость, чтобы зайти туда, куда зашел он.

— Чтобы изображать трупы и освежеванных животных? И этих омерзительных марионеток? Несколько ущербный взгляд на мир, вы не находите?