что проще выбросить, чем гарь оттереть. Ошметки гари на всех овощах. Масло явно старое – прогорклое. Официант в белых перчатках – интересно, кто придумал такое, – а тарелки в жирных пятнах, сколах. На завтрак овсянка за сто пятьдесят рублей. Да пусть шеф-повар эту кашу сам съест. Я ему заплачу. Подгоревшая, недоваренная. Скатерти в пятнах, столы в жирном налете. Вроде появился еще один ресторан. Но как появился, так и закрылся – хозяин в отпуск ушел.

«У нас по ресторанам не принято ходить», – с гордостью заявил официант. «А как же гости?» – уточнила я. «Приедут и уедут», – пожал плечами тот. «Вы не хотите, чтобы они к вам вернулись?» – удивилась я. «Не-а, а зачем? Одни проблемы от них. Все им не так. Много о себе думают», – хмыкнул официант.

В моем детстве нас учили просеивать муку. Не для пышности теста, а для того, чтобы мучных червей убрать. Крупы мы тоже перебирали – в них заводились разные жуки и моль. Запах и вкус. Их ни с чем не перепутаешь. Если сварить овсянку или манку, в которой завелись жуки, есть невозможно, даже сахаром и ванилью не перебьешь. В ресторане отеля овсянка отчаянно пахла жуками.

Встретились с женщинами-командировочными за завтраком.

«Зачем меня сюда отправили? – чуть не плакала врач-дерматолог. – Я тут не нужна. У них даже лекарств тех, что я прописываю, нет. И не было никогда. Не завозят таких. Они мне шишки, наросты показывают, которым уже лет тридцать. А я не хирург. Не могу их вскрывать и удалять. Нужна гистология, обследование. Я не могу резать! Пришла женщина – у нее под мышкой жировик. Здоровенный. Говорит, руку тяжело поднимать и опускать. Но приноровилась. Я предложила ей доехать до города, там к хирургу сходить. Она отказывается, говорит, резать страшно, вроде бы привыкла. А жировик размером… я не знаю… с теннисный мяч! Женщина просит убрать, ну хоть поменьше его сделать. Я ей объясняю, что в подмышке находятся лимфоузлы, нужна операция, просто так за пять минут не уберешь. Швы накладывать точно придется. Она говорит, можно без швов. Их же снимать надо, а ей никак нельзя уезжать. Ушла, сказала, что примочки будет делать. Какие примочки? Из мха? Как с ними разговаривать, если они меня не слышат? Мужчина пришел с шишкой на лбу. Говорит, проклятие на нем. Просил снять. Я предложила удалить. Отказался. Еще родинку показал. Говорит, определенно свидетельство наложенного проклятия. Родинка содрана несколько раз. Разрослась. Я ему говорю, что в город надо ехать – там и его шишку удалят, и родинку заодно. А он на меня смотрит, будто я не врач, а так, ничего не понимаю. Заладил: проклятие да проклятие. Раз снять не могу, так он только время потерял. Зачем меня сюда послали? Что мне им прописывать? Настойку из оленьего рога?» – «Это от импотенции, – горько хмыкнула врач-неонатолог. – Они в это верят». – «Мне опять с гордостью рассказывали, что у них все дети сдают ЕГЭ на проходной балл, благодарность от администрации получили. Я говорю, что это очень мало, а они отвечают – им достаточно. Зато суицида нет. А в соседнем поселке – есть. Куда эти дети потом пойдут, с этими баллами? Они же ни в какой вуз не смогут поступить! В Москве – девяносто шесть – девяносто восемь уже не считается достижением. У нас, в Краснодаре, больше семидесяти. А у них – двадцать. И что мне здесь делать? Учебники есть, а знаний нет. Я пыталась поговорить с детьми, дала простейший тест – абсолютный ноль, – поддержала разговор учительница. – Сказала им, если кому неинтересно, может уходить, пойти играть в футбол или на дополнительные кружки. Пусть останутся те, кому точно нужен английский для поступления. Все расскажу, подскажу про ЕГЭ, где какие могут быть проблемы. Сидят молчат. Потом один парень признался, что их насильно согнали, для отчетности. Обещали всем, кто придет, пятерку по английскому поставить. Я говорю – давайте не будем тратить мое и ваше время. Уходите, пятерку вам поставят. Только один ушел. Остальные так и остались сидеть. Наши хоть в телефоны утыкаются, я могу спросить, что смотрят, с кем переписываются, прошу рассказать об этом по-английски. Дети включаются, понимают, что я подхватываю, в теме. А эти сидят и в пол смотрят. И так – сорок пять минут. Просто смотрят в пол. Учительница, которая на уроке присутствовала, точно так же смотрела. Только не в пол, а в стену. Ей тоже было неинтересно. Я вчера плакала, настолько тяжело это все. Не смогла ничего сделать. Им не надо. Я любой класс могу вести – и малышей, и подростков, и выпускников. Умею я с детьми. А здесь – полный провал. Не получилось у меня. У вас, кстати, батареи в номере работают? У меня нет. Спала сегодня в свитере. Еще куртку поверх одеяла положила». – «Я так же спала, – ответила врач-дерматолог. – Мне дали одноместный номер. Я же высокая, крупная, в детстве баскетболом занималась, на сборы ездила. Даже там кровати больше были. Сегодня спала практически в тумбочке. Я не привередливая совсем, но мне нужна двуспальная кровать. Просила переселить в другой номер, доплатить, сколько нужно. Но тут говорят, что если два человека, то двуспальная, а если один – односпальная положена. «Я спала с бутылкой между ног, – тихо призналась врач-неонатолог. – Помните народный способ вылечить цистит – бутылка с горячей водой? В аптеке нет даже банального фурагина. Ко мне на прием женщины приходили. Они не знают, кто такой неонатолог. Решили, если женщина, значит, гинеколог. Спрашивали про цистит, молочницу. У них до сих пор один способ лечения – спринцевание клизмой с раствором марганцовки. Горчица – от насморка, чай – от всего остального. Я говорю, надо в город, сдать анализы, мазок, возможно, потребуются антибиотики. Бесполезно… Пришла женщина, сказала, что совсем плохо. Когда с мужем… больно, но терпит. Платье подняла, а там такой запах… Ей тампон подружка дала. Она его не вынимала две недели. Я чуть с ума не сошла, пока убедила ее вынуть тампон. Средневековье какое-то. Но хуже всего другое. Психосоматика…» – «Да, все живут будто за колючей проволокой и не видят выхода, – откликнулась учительница. – Дети не хотят уезжать, добиваться, стремиться. Говорят, на Большой земле дорого, а здесь у них есть жилье. И на работу пристроятся. Вахтовики много получают. А если многодетные, так и выплаты хорошие, можно не работать». – «Это страшно на самом деле – жить вот так. Когда нет запретов, но есть внутренняя установка – уехать не можешь. Вертолет может прилететь, а может и нет, если погодные условия не позволяют. Или сесть в соседнем поселке, и