Обойдя все постройки, я наконец прибыл в усадьбу, где меня встречали хлебом-солью. Баня уже была готова, а в ней меня на этот раз ждали уже две девицы, и похоже, что эта обязанность была приобретена в тяжелой конкурентной борьбе, потому что у одной из девиц на плече было две здоровых ссадины от ногтей.

Помывка удалась по всем параметрам, когда же я, отдыхая, сидел на полке и мне поднесли ковшик холодного кваса, я спросил про Парашку, мол, как она поживает? Мне сказали, что Парашка уже давно замужем и что с таким приданым она и месяца дома не сидела.

Обе голые красавицы застреляли глазками в мою сторону.

После бани девушки помогли мне одеться и исчезли. Я же, распаренный и довольный, в чистой одежке поднялся в горницу, где уже был накрыт стол. По стоявшим на этом столе разносолам было видно, что мои люди живут лучше, чем в прошлом году. Ефимка сам сказал, что в эту зиму никто по миру не пошел и от голода не пух. И вообще, просилось к нам уже немерено людишек, и как бы от этого не нажить неприятностей от соседских дворян.

На следующий день после утренней службы я с заинтересованными лицами вновь объехал все строящиеся объекты. Сегодня восторгов уже не было, шел деловой разговор, высказывались различные претензии, и Лужин кидал на землю шапку, уверяя, что сделал все, что мог. Я старался играть роль третейского судьи, было понятно, что каждый гребет в свою сторону.

Сашка Дельторов сегодня также сопровождал меня, зато его жена Верка не преминула ознакомиться с выделенным им хозяйством, и так как пока ее худенькой фигурки шести пудов весом не было видно, следовало ожидать, что ей хозяйство пришлось по душе. Об Антоне я тоже позаботился, для него также построили дом, в который можно было приводить жену, и, по-моему, кандидатура у него уже имелась. А к вечеру я с охраной и тиуном выехал в свое новое владение, до которого было два дня пути. По приезде убедился, что здесь народец живет не хуже, чем у меня в вотчине, скорее всего потому, что несколько лет эта вотчина находилась в казне.

Вот только мельница, которую мы навестили, еще ремонтировалась. Но, как заверили меня мастера, вскоре все начнет работать. Шустрый Лужин нашел трех мужиков, которые вкалывали на такой же мельнице у торопского купца, но у того что-то не заладилось с качеством бумаги, и он вынужден был закрыть дело. Я долго разговаривал с этими бородатыми личностями, они страшно боялись меня, чего-то недоговаривали, но все-таки я понял, что купец делал неплохую бумагу, но вот с соседним боярином в чем-то не поладил, и пошли проблемы, которые решились закрытием мельницы. Я, к сожалению, в этом деле просто ничего не понимал, знал лишь одно: хорошая бумага нужна, а раз нужна, то есть смысл ею заниматься. Но мне оставалось лишь надеяться, что и это начинание будет удачным. Я только рассказал мужикам, что такое водяные знаки, и нарисовал знак, который должен стоять на нашей бумаге.

Получив заверения, что вскоре мельница заработает, и посмотрев на гору тряпья, уже свезенную в мельничный амбар, мы переночевали в бывшей усадьбе Лопухиных, стоявшей почти заброшенной, после чего я приказал двигаться в обратный путь. Меня ждала Москва и куча работы.

По прибытии в Москву первым делом направился к царю, тот чувствовал себя неплохо, в моих услугах не нуждался, но был доволен, что я не вышел из его воли и прибыл из поместья даже ранее, чем обещал.

А забот у меня действительно скопилась много. И хотя были нарезаны и подготовлены участки для посадки лекарственных растений, многих семян не хватало, так что пришлось ехать к митрополиту Антонию на поклон. В это время между ним и государем пробежала черная кошка. Не знаю, чем уж митрополит прогневал Иоанна Васильевича, но навещать его было опасным делом. Тем не менее я приехал к нему и имел с ним длинный разговор. В результате чего мне обещали, что с монастырских запасов семян продадут, сколько можно. Штаты моего приказа пока были совсем не такими, как следовало, и при всем моем желании распространить свою заботу далее царя и его окружения я не мог. Несколько лекарей, которых я учил уже год, работали в моей маленькой больничке и получали необходимый опыт, но допустить их до царского двора я еще не мог.

Как я и планировал, стали проверять аптекарей и врачей-иностранцев. Но для начала я проверил аптеку, которая уже существовала в Кремле. Да уж, сразу было видно, что хранением лекарств и исходных материалов занимался не особый профессионал, моя нигде не учившаяся бабка-знахарка оторвала бы руки всем, кто здесь сидел. Травы хранились неправильно, вентиляции не было. Сроки годности настоек, растворов и порошков никто нигде не писал. И вообще, лично я побоялся бы пить всю ту гадость, которая тут хранилась. Отвечал за эту аптеку голландец Арент Классен, который работал в ней уже около десяти лет. Встретил он меня уважительно, как и полагается встречать начальника, но в глубине его глаз я ясно видел презрение опытного аптечного фармацевта к молодому боярину, который ничего не понимает в этом деле. По-русски он говорил неплохо, по крайней мере, разговаривали мы с ним без переводчика. Но когда пошли по помещениям аптеки и я стал спрашивать его обо всех препаратах, которые здесь хранились, и указывать на недостатки, свой лоск он явно потерял. А когда я начал скидывать с полок все его неизвестно когда сделанные лекарства, которыми он потчевал двор и царя, голландца, по-моему, чуть кондратий не посетил. Он вцепился в одну из банок, где лежал высохший корень, и стал орать, что это самая настоящая мандрагора и стоит она чуть ли не половину всего, что здесь находится. На это я спросил:

– Уважаемый господин Арент, а с какой целью вы держите в аптеке такое ядовитое вещество, может, вы хотели его использовать с целью отравления?

Вот сейчас бедному голландцу совсем поплохело, он уже, наверно, видел себя на месте своего коллеги, поджаренного на вертеле, которому еще недавно готовил свои снадобья.

Арент начал лепетать непослушным языком, что делал из мандрагоры обезболивающее по заказу лекаря Бомелиуса, потому что вытяжка из корня хорошо снимала болевой синдром у Иоанна Васильевича.

«Ага, – подумал я. – Боли-то снимала, а потом он не соображал ничего пару дней».

Затем мы прошли в лабораторию, где Арент готовил лекарства. Вот здесь я уже начал завидовать, все-таки я был человеком двадцатого века и к тому же никогда не работал провизором, поэтому так оборудовать рабочее место не мог. А здесь находилась настоящая лаборатория с маленьким перегонным кубом, ступками для перетирания трав и других веществ. Все блестело и сияло. Я с восторгом разглядывал перегонный куб, реторты, а Классен, поняв мое состояние, разошелся и теперь, видя во мне понимающего человека, с удовольствием объяснял, что и для какой цели у него служит.

А потом мы с ним и с дьяком, который шел за мной с бумагой и чернильницей, стали выписывать все случаи нарушения хранения и приготовления препаратов.

Меня в данном случае волновала не возможность отравления лекарством, потому что сам аптекарь в присутствии врача и дьяка пробовал свое творение, потом это делал дьяк, затем сам врач, и лишь потом лекарство шло к царю или любому члену царской фамилии. Больше меня беспокоило то, что при неправильном хранении и приготовлении лекарственный эффект равен нулю, разве только эффект плацебо сыграет какую-либо роль.