Если бы коренной москвич пересек Театральную площадь в последний день весны 1930 года, он бы не заметил, что в отеле произошли какие-либо серьезные изменения.

Перед главным входом, как и раньше, стоит швейцар Павел Иванович, одетый в длинное серое пальто. Спина Павла Ивановича такая же прямая, как и раньше (правда, в последнее время поясница ноет при плохой погоде). С внутренней стороны крутящихся, или карусельных, дверей стоят, как и прежде, молодцы в синих фуражках, готовые отнести чемоданы гостя в номер (только зовут этих ребят уже не Паша и Петя, а Гриша и Женя). Василий все так же стоит за стойкой консьержа напротив Аркадия, готового открыть книгу регистрации гостей и передать человеку ручку, чтобы тот поставил в графе подпись. Господин Халеки по-прежнему управляющий отелем и сидит за совершенно пустым рабочим столом (кстати, у него появился помощник, который по самым разным поводам выводил управляющего из дремы).

В ресторане «Пьяцца» всегда было много самых разных людей, особенно тех, у кого имелась валюта, и они, как и раньше, встречались, чтобы выпить кофе и поболтать. В бальном зале, где ранее собирались самые разные съезды и слеты, теперь проводили званые обеды чиновников и государственных мужей (за которыми с балкона уже никто не подсматривал).

А что с «Боярским»?

В два часа дня работа на кухне ресторана уже кипит. За длинным столом помощники повара режут лук и морковь, а су-шеф по имени Станислав разделывает куропаток, что-то тихо насвистывая себе под нос. На восьми горелках огромных плит что-то бурлит, шкворчит и томится. Обсыпанный с ног до головы мукой шеф-кондитер вынимает из духовки противни бриошей. В центре всего этого с ножом в руке стоит и смотрит одновременно во все стороны шеф-повар Эмиль Жуковский.

Если представить, что кухня ресторана «Боярский» – это оркестр, а Эмиль – дирижер, то нож в руках шеф-повара должен быть дирижерской палочкой. Нож шеф-повара насчитывал около тридцати пяти сантиметров в длину и шести в ширину. Эмиль практически никогда не выпускает его из рук, а если и выпускает, то ненадолго и всегда знает, куда его положил. Несмотря на то, что в кухне были прекрасные ножи для чистки овощей, обвалочные и разделочные ножи, а также тесаки, Эмиль неизменно пользуется только своим фирменным «мачете». С его помощью он мог освежевать кролика, отрезать кусочек лимона, очистить от кожицы и разделить на четыре части виноградину. Он использовал свой нож, чтобы перевернуть блин, помешать суп, отмерить на его кончике чайную ложку сахара или щепотку соли. Кроме того, Эмиль пользовался ножом, чтобы им на что-то или кого-то указывать.

– Эй, – говорит Эмиль сосье[47], размахивая своим тесаком. – Ты его собираешься выпарить окончательно? Ты что хочешь получить – асфальт? Или краску, которой пишут иконы?

… – Эй, ты, – говорит он потом новому помощнику по кухне, находившемуся в дальнем конце стола. – Чего ты там заснул? Петрушка быстрее вырастет, чем ты ее нарежешь.

В тот в последний день весны Эмиль вдруг останавливается, перестает срезать бараний жир с туши и указывает острием ножа на Станислава.

– Э! – кричит Эмиль, направив острие Станиславу прямо в нос. – Это что еще за фокусы?

Станислав был худощавым эстонцем. Он переводит взгляд с куропаток и смотрит на начальство.

– Простите, что?

– Ты чего там насвистываешь?

В голове Станислава действительно крутится какая-то мелодия, которую он услышал вчера вечером, проходя мимо бара отеля. Он даже не понимает, что ее насвистывает. И в момент, когда на него направлен кончик ножа шеф-повара, Станислав, хоть убей, не может вспомнить, что это была за мелодия.

– Не знаю, – признается он.

– Не знаешь! Так ты свистел или нет?

– Да, свистел. Но я не знаю, что это за мотив.

– Мотив, говоришь?

– Ну да. Мелодия.

– Кто тебе разрешил здесь свистеть? Центральный Комитет или комиссар Напевов и Мотивов? У тебя что, от него есть письменное разрешение?

Эмиль обрубает висевшую на крюке баранью тушу, как бы раз и навсегда заканчивая мелодию, которую насвистывал Станислав. Шеф-повар поднимает нож, чтобы показать его кончиком на очередную жертву, как дверь кухни распахивается, и входит Андрей. В его руках книга заказов. Очки Андрея подняты на лоб. Словно корсар во время схватки на палубе, Эмиль быстро прячет тесак под фартук и вновь смотрит на дверь кухни, которая через несколько секунд снова открывается.

Вот так при легком повороте калейдоскопа стекляшки создают новый рисунок. Синяя фуражка коридорного передается от одного человека другому, ярко-желтое платье прячут в чемодан, на карте города появляются новые названия улиц, а в дверь кухни ресторана «Боярский» входит граф Александр Ильич Ростов. Через руку графа перекинута белая жилетка официанта ресторана.

Через минуту они уже сидели за столом в кабинете шеф-повара, в котором имелось окно, через которое было видно все, что происходило на кухне. Андрей, Эмиль и граф составляли триумвират, который собирался каждый день ровно в четырнадцать пятнадцать, чтобы обсудить задачи на день, клиентов, помидоры и цыплят.

Как у них повелось, Андрей переместил очки со лба на нос и открыл книгу заказов столиков.

– В обоих отдельных кабинетах сегодня вечером у нас свободно, – начал он, – а в ресторане все столики зарезервированы, по два человека на каждый.

– Ага, – произнес Эмиль с улыбкой военачальника, который любит битвы, в которых численный перевес на стороне неприятеля. – Ты их особо торопить не будешь?

– Конечно, нет, – ответил граф. – Пусть сначала внимательно изучат меню. Потом берем заказы.

Эмиль кивнул.

– Можно ожидать каких-либо сюрпризов? – спросил граф у метрдотеля.

– Да нет, все как обычно. Ничего из ряда вон выходящего.

Андрей развернул книгу заказов перед старшим официантом так, чтобы тот мог сам в нее взглянуть.

Граф быстро просмотрел список посетителей ресторана на вечер. Как выразился Андрей, «ничего из ряда вон выходящего». Комиссар по вопросам транспорта не любил американских журналистов, немецкий посол не любил комиссара по транспорту, и все втайне боялись начальника ОГПУ[48]. Самым деликатным вопросом с точки зрения рассадки, по мнению графа, было то, что вечером в ресторане должны были ужинать два новых члена Политбюро. Они только недавно вошли в Политбюро, поэтому их можно было не сажать за лучшие столы. Важно было, чтобы каждый из них ощутил, что к ним относятся с одинаковым уважением и обслуживают на одинаковом уровне. Этих бюрократов надо было посадить за столы одинаковых размеров и находившихся на одинаковом расстоянии от двери на кухню. В идеале они должны были сидеть так, чтобы быть противоположными элементами одной вазы.