Уходя, Янка подошла к Вжик и, с показной нежностью погладив по голове, сказала, что когда-нибудь и она сможет красиво потанцевать. Не нужно огорчаться. Вжик отпрыгнула, выругалась, а Янка рассмеялась, помахала Мурзе и Валерке и удалилась. Обычно так она выходила на награждение. Ни Мурзя и ни Валерка, впрочем, на это не обратили внимания. Валерка шёпотом читал Мурзе неинтересную лекцию, а та кивала. Немного грустно, как мне показалось.

Янку посадили вперёд, а сами всю дорогу держались за руки. Гладили запястья друг друга. Теперь май, они не мёрзнут, их не нужно отогревать дыханием. Можно сразу гладить кончиками пальцев.

Таксист удивился, что ему придётся ехать обратно до Цветнополья, хотя я несколько раз ему повторил, когда описывал маршрут.

– Ты сразу уедешь обратно? – спросила Марина, когда мы подъехали к её дому и водитель развернулся, чтобы нам было удобнее выходить.

– Конечно, нет, – ответил я.

Расплатился с водителем, и мы вместе вошли в ограду. Сквозь щели проникал свет единственного фонаря на улице, который к лету всё-таки решили починить. Очень по-хозяйски, кстати, летом ночи короткие, а к осени он всё равно перегорит и сэкономит городу много электроэнергии.

– А в марте здесь было так темно, – в голосе Марины мне послышалось сожаление.

Она прижалась ко мне, но так, чтобы видеть моё лицо.

– Тебе понравилось танцевать? – спросил я.

– У меня никогда не было ничего подобного, – ответила Марина. – Я долго репетировала с Кристиной, она хорошо танцует и отзывчивая, и мы много раз от начала и до конца прогоняли танец, и всё равно. А тебе понравилось? Ты не говорил.

Птица-носорог имеет тяжёлый крепкий клюв и одним мощным ударом пробивает стену, за которой её замуровало. Взлетает и свободно летит над дождевым лесом, над полями и джунглями, полными змей, тигров, злых людей с винтовками. Сделав это однажды, она может рушить стену много раз и больше не боится. Как и ты, Марина. Мне же было немного страшно, что не получится и все твои старания напрасны. Что я всё испорчу, ведь не со всеми у меня получалось хорошо, только с Вероникой и Янкой. И у нас получилось. И вот ещё. Всё в мире можно описать двумя цифрами: нулём и единицей. Единица – есть, нуль – нет. Так вот, мы танцевали в своём неосязаемом танго, но для нас оно существовало. И это не нуль и не единица. И не дробь. Это что-то третье, когда только для двоих. Хотя танец был красив, мне Янка сказала, а уж она понимает. И мне это безумно нравится.

– Я бы так хотела остаться с тобой, но тебе нужно идти, – сказала Марина.

– Могу остаться до утра, – предложил я. – Все правильно поймут.

– Ты не понял, Тима. Ты по жизни должен идти дальше. Чтобы вокруг были люди, которые смогут оценить тебя полностью. Не я.

– Ты, Марина, – возразил я, – только ты и можешь! Если выбирать между всеми моими талантами, между всем моим успешным будущим, институтом, работой – что там меня ещё ожидает? – а, вот ещё, Кремлёвским полком и тобой, – то я выберу тебя. Твоё мужество. Твою нежность.

– Хорошо, – Марина вздохнула. – У меня нет сил переубеждать тебя. На самом деле я боюсь сказать тебе важные слова. Молчи! – она закрыла глаза и крепко схватила мои пальцы, чтобы я не поднёс их к губам. – Ты всё поймёшь сам.

Мы стояли освещаемые звёздами и светом уличного фонаря, просачивающегося сквозь щели в заборе. Я долго и подробно рассказывал Марине, какое у нас будет лето. Что мы сделаем, куда поедем и как нам будет весело. И, самое главное, почему. Но получалось, что рассказывал не ей. Потому что Марина не пускала в себя слова.

Когда я иссяк и замолчал, Марина, поняв это по моему дыханию, отстранилась. Сразу же почувствовал себя неуютно.

– Дымка, – сказала Марина, – на кончиках пальцев.

– Что? – не понял я.

Марина принялась расстёгивать мою рубашку.

– Хочу запомнить, – пояснила она.

Наверное, мне стоило сделать что-то подобное – расстегнуть её платье, но я стоял, пока пальцы Марины медленно и тщательно изучали и запоминали меня. Когда она дошла до ног, то опустилась на колени. Тогда и я опустился.

– Ты необыкновенный, – прошептала Марина.

В том-то и дело, что обыкновенный. Проживу обычную жизнь. Если кто необыкновенный, то это ты.

– Ты не понимаешь, – и Марина поцеловала меня в губы.

Это бывает не только во сне, когда болеешь.

Пообещал Марине прийти завтра.

Цветнополье всё же крошечный посёлок. Едва вышел, и ты уже в конце, а через минуту и вовсе идёшь по дороге в сторону дач. Определённо, мне стоило развеяться. Идти пешком. Лучше бежать.

– Вот тварь! – встретила меня руганью Вжик. – Мне волосы пришлось мыть, какой липкой гадостью она руки намазала.

Как я заметил, заодно Вжик застирала крем и повесила пиджак сушиться.

– Я ей морду разобью! – ярилась Вжик дальше.

– Это уже было с Валеркой, – сказал я. – Может, что-то новенькое?

– Я ей керосина в кроссовки налью, – выдумывала планы мести Вжик.

– Вжик, это с Янкой было, один в один, и не убило её, а сделало сильнее.

Вжик в сердцах выругалась.

– А Мурзя с Валеркой спят?

– Да прям, там они, – Вжик показала в сторону столика с музыкальным центром, где и вправду сидела Мурзя.

Выглядела она неважнецки. Позвал её, но она для той Мурзи, что я всегда знал, слишком вяло отреагировала. Подняла и опустила голову.

– Что происходит?

– Видишь, плохо выглядит, – пояснила Вжик с интонацией Капитана Очевидность. – Навырабатывают эндорфинов, а потом вот, – Вжик пальцем показала на Мурзю. – За подробностями обратись к Валерке.

Валерки на даче не оказалось.

– Наверное, вышел, – сказала Вжик. – На аллее.

Покричали, и он появился. Джинсы в тёмно-зелёных полосах от травы.

– Надо Мурзю спать укладывать, – сказал он, ничего не объясняя.

Я наклонился над Мурзей и позвал её в надежде, что она встанет и пойдёт сама. Нет, но хотя бы смотрела на меня.

– Пойдём спать, – повторил я.

Мурзя попыталась встать, я подхватил её с одной стороны, Валерка с другой, и мы потихоньку пошли. И тут Мурзя каким-то совсем диким голосом запела:

– Валера, Валера! Я буду нежной и верной. Валера, Валера! Ты словно снег, самый первый.

– Ненавижу эту песню! – взвизгнул Валерка, бросил Мурзю, и она повисла у меня на руках.

Мурзя лёгкая, я её и сам бы довёл, напрасно Валерка вписался. И, глядя ему, уходящему, вслед, Мурзя крепко выругалась. Мурзя! Для которой слово «чёрт» было самым страшным ругательством! Произошло действительно что-то ужасное.

– Началось, – сказала Вжик. – Сначала стихи, а потом – вот. Тим, у вас на втором этаже есть где прилечь? Устала от этих страстей.