— Но если я правильно понял твои слова, последствия нашего эгоизма являются частью процесса, который в итоге приводит нас к крушению иллюзий и помогает обрести тебя. Разве не поэтому ты не предотвращаешь всякое зло? Разве не поэтому ты не предупредила нас, что Мисси в опасности, и не дала нам найти ее?

Обвиняющие нотки больше не звучали в голосе Мака.

— Если бы все было так просто, Макензи!.. Никто не знает, от каких ужасов я спасаю мир, потому что люди не видят того, что не случилось. Все зло проистекает от независимости, а независимость — это ваш выбор. Если бы я противодействовала каждому независимому выбору, мир, каким ты знаешь его, просто прекратил бы свое существование и любовь не имела бы никакого значения. Этот мир вовсе не игровая площадка, на которой я держу своих детишек, не допуская к ним зло. Зло — это хаос той эпохи, какую вы мне принесли, но последнее слово останется не за ним. Сейчас же оно касается каждого, кого я люблю, и тех, кто следует за мной, и тех, кто не следует. Если я ликвидирую последствия людского выбора, я уничтожу и возможность любви. Любовь, навязанная силой, вовсе не любовь.

Мак запустил пальцы в волосы и вздохнул.

— Это так сложно осмыслить.

— Милый, позволь мне назвать одну из причин, которая для тебя лишена какого-либо смысла. У тебя очень узкий взгляд на то, что значит быть человеком. Ты чудо, превосходящее всякое воображение. Только тот факт, что ты совершаешь чудовищный разрушительный выбор, не означает, что ты заслуживаешь меньшего уважения за то, чем являешься: вершиной моего Творения и средоточием моих привязанностей.

— Но… — начал Мак.

— Не забывай также, — перебила она, — что помимо боли и душевных мук ты окружен красотой, чудом Творения, искусством, музыкой и культурой, звуками смеха и любви, шепотом надежды и празднеством новой жизни. Примирением и прощением. Все это также является результатом твоего выбора, пусть и скрытым. Так что же из всего этого богатства мы должны отменить, Макензи? Может, мне никогда не стоило творить? Может быть, Адама нужно было остановить, когда он предпочел свободу? А как насчет твоего решения родить еще одну дочь или решения твоего отца бить своего сына? Ты требовал независимости, а теперь жалуешься на то, что я люблю тебя настолько, что готова дать тебе эту независимость.

Мак улыбнулся:

— Я уже слышал это раньше.

Папа улыбнулась в ответ и протянула руку за лепешкой.

— Я же говорила, что София добралась до тебя. Макензи, моя цель не в моем спокойствии или твоем. Моя цель — выражать любовь. Я стремлюсь отделять жизнь от смерти, нести свободу сломленным духом и обращать тьму в свет. Там, где ты видишь хаос, я вижу фрактал. Все должно свершиться, даже если в результате те кого я люблю, кто наиболее мне близок, окажутся в мире, полном ужасных трагедий.

— Ты говоришь об Иисусе, верно? — тихо спросил Мак.

— Что ж, я люблю этого человека. — Папа отвернулась и покачала головой, — Все в нем, без исключения. Однажды вы все поймете, от чего он отказался. Для этого просто нет слов.

Мак ощущал, как в нем вскипают чувства. Что-то глубоко тронуло его, когда Папа говорила о своем сыне. Он колебался, стоит ли спрашивать, но в итоге все-таки нарушил молчание:

— Папа, ты не поможешь мне понять кое-что? Чего именно достиг Иисус своей смертью?

Она все еще глядела в лес.

— О… — Она махнула рукой. — Ничего особенного. Просто сущности всего, к чему стремилась любовь еще до начала творения.

— Ого, ничего себе абстракция. Нельзя ли поподробнее? — довольно развязно спросил Мак, во всяком случае, осекся он уже после того, как произнес вслух эти слова.

Папа, вместо того чтобы обидеться, улыбнулась.

— Нет, ну разве ты не наглеешь с каждой минутой? Дай человеку палец, и он всю руку отхватит.

Рот у него снова был набит, и он ничего не ответил.

— Как я уже говорила, все ради него. Творение и история — все ради Иисуса. Он центр наших устремлений, в нем мы полностью люди, так что наши устремления и ваша судьба связаны навеки. Можно сказать, что мы сложили все яйца в одну человеческую корзину. Потому что никакого плана «Б» не существует.

— Звучит довольно рискованно, — высказался Мак.

— Может быть, для тебя, но не для меня. С самого начала не вставало вопроса, добьюсь ли я того, чего хочу. — Папа подалась вперед и скрестила руки, положив их на стол. — Милый, ты спрашивал, чего Иисус достиг на кресте, так вот слушай меня внимательно: через его смерть и воскрешение я полностью примирилась с миром.

— С целым миром? Ты имеешь виду тех, кто в тебя верит?

— Со всем миром, Мак. Примирение — это улица с двусторонним движением, и я свою часть работы исполнила, совершенно, полностью, окончательно. Не в природе любви силой навязывать взаимоотношения, зато в природе любви открывать им путь.

— С этими словами Папа поднялась и собрала тарелки, чтобы отнести их в кухню.

— Значит, я не понимаю природы примирения и боюсь переживаний. В этом дело?

Папа не ответила, она помотала головой и направилась в кухню. Мак слышал, как она ворчит под нос:

— Люди по временам такие идиоты!

Он не поверил собственным ушам.

— Что я слышу? Бог обозвал меня идиотом? — крикнул он через дверь.

И услышал ее ответ:

— Если тебе угодно, милый. Да, сэр, если вам угодно…

Мак засмеялся и откинулся в кресле. Его мозг был более чем полон, точно так же, как и желудок. Он отнес оставшуюся посуду в кухню и сложил на стол, поцеловал Папу в щеку и направился к выходу.

Бог есть глагол.

Букминстер Фуллер

Мак вышел под послеполуденное солнце. Он испытывал смешанные чувства, он был выжат как лимон и в то же время бодр и весел. Что за невероятный сегодня день, а ведь до вечера еще так далеко! Минуту Мак постоял в нерешительности, прежде чем зашагать к озеру. Увидев причаленные каноэ, он понял, что, наверное, они всегда будут вызывать в нем горькую радость, но решил, что неплохо бы поплавать в лодке по озеру впервые за несколько лет.

Отвязав последнее каноэ, он с энтузиазмом уселся в него и двинулся к другому берегу. Затем обошел все озеро, исследуя его уголки и заводи. Он обнаружил две речушки и пару ручьев, которые либо стекали в озеро, питая его, либо вытекали, устремляясь куда-то, и еще отыскал отличное место, с которого можно было любоваться водопадом. Повсюду цвели альпийские цветы, пейзаж вызывал чувство умиротворения, которого Мак не испытывал уже долгие годы, если испытывал когда-либо вообще.

Он даже спел несколько старых гимнов и народных песен просто потому, что так ему захотелось. Пение было тоже из тех занятий, которым он не предавался уже давно. Заглянув в далекое прошлое, он принялся напевать любимую песенку Кейт: