— Спасибо, — Регаме поднялся.

— Что-то ты устало выглядишь.

— Два перелета, ночь не спал, авария по дороге.

— Да-да, сейчас тебя домой. Какая авария? Когда? Вот только что?

— Нет, не только что. Два дня назад, по дороге в Барнаул.

— Ну-ка, присядь. И во всех подробностях, пожалуйста. А то у нас тут, ты еще не знаешь, наверное.

— Да знаю, что у вас тут. Во всех газетах уже.

— Во всех, да не всё. Дело серьезное, и мелочей тут быть не может. Так что рассказывай подробно.

— Петя, я тебе сразу скажу, наша авария обошлась без Рудокоповой.

— А это уже мне судить. Ты полной картины не видишь.

Всех подробностей Регаме рассказывать не стал, но уже то, что случай свел его с человеком Рудокоповой в одной машине на пути в Семипалатинск, показалось Чаблову очень подозрительным.

— Костя, просто так этого быть не могло. Почему он поехал в Казахстан, а не продолжал обхаживать меня здесь, в Киеве, а? Они знали, что ты туда едешь. Они нас слушали, ты понял?! Еще тогда! А мне говорят, что я слишком подозрителен. И опять-таки вопрос: как вы оказались в одной машине на обратном пути? Что, тоже случайно?

— Но со сломанным позвоночником сейчас лежит он, а не я.

— Все это странно. Все это очень странно, — хмуро ответил Чаблов. — Ладно, сейчас тебя отвезут домой, отдыхай. Завтра подумаем, что делать дальше.

— Завтра я буду говорить с Рудокоповой. Надо все-таки рассказать ей, что случилось со Львовым.

— Что?! Ни в коем случае! Какие еще разговоры?..

— Петро Тодосьевич, — Регаме поднялся и, хромая, сделал несколько шагов вдоль стола. Нога затекла, и колено болело сильнее прежнего, — что-то ты увлекся. Работу я выполнил, документы у тебя. Ваша война — глупость, и участвовать в ней я не собираюсь. С Рудокоповой я завтра буду говорить в любом случае, если захочешь ей что-то передать — звони.

— Ну, что ж, Костя, — неожиданно улыбнулся Чаблов. — Может, ты и прав. Давай, до завтра.

Когда Регаме вышел, Чаблов убрал рукопись в сейф и набрал номер охраны:

— За Регаме организуй наблюдение. Аккуратно, без демонстраций. Ты должен знать всё, что он будет делать ближайшие несколько дней. Сейчас Коля повезет его домой, скажи ему, чтоб не спешил, и поставь за это время жучок. Будешь докладывать каждые два часа. Все.

Утром Регаме собирался ехать на Петровку, но колено болело, погода стала неважной, и непонятно было, отчего теперь болит колено: то ли не может забыть о давешней аварии, то ли недовольно хмурым небом и северо-западным ветром, несущим в наши края дождевые тучи, сырые и тяжелые, как невыжатые половые тряпки. Постояв пару минут у серого окна, Регаме решил, что никуда сегодня не поедет.

Он выложил на стол записные книжки и взялся обзванивать знакомых, расспрашивая о событиях последних дней.

Говорили разное. Продавцы с Петровки были уверены, что Бидона сожгли потому, что на месте его павильона давно уже собирались строить автозаправку. Некоторые не сомневались, что Бидон — это только начало и жечь их теперь будут регулярно, ведь в газетах писали, да и без газет понятно, что Петровку снесут и будет здесь новый гипермаркет. Кто-то даже видел проект и точно знал, что не гипермаркет, а гостиница. Молодежь винила американцев и подозревала их в нехорошем — всем ведь известно, что Петровка занимает не последнее место в составленном Госдепом списке распространителей контрафакта.

Старые книжники, напротив, не связывали локальный пожар с судьбой всей Петровки, но подозревали Бидона в торговле крадеными иконами и старопечатными изданиями. Предполагалось, что Бидон был последним звеном в цепочке — через него шел сбыт. А когда сыскари взяли след и сделали контрольную закупку, то свои же решили Бидона убрать.

С Енотом Семеновым разговор не получился вовсе.

— Толик, ну хоть ты не морочь мне голову, — попросил Регаме, — ты же был там, так объясни мне просто и понятно, что случилось с Бидоном и его книжками!

— Они сгорели! — просто и понятно рявкнул измученный журналистами Енот и швырнул трубку.

Чепухи в этот день он услышал много и самой разной, но к обеду уже смог составить картину происшедшего. Эта картина ему не понравилась. Она напугала Регаме. Но что он мог сделать один в войне Чаблова и Рудокоповой? Ему были нужны союзники. И он опять сел за телефон.

На этот раз первым Регаме позвонил Малевичу.

— Виталий, мы с тобой сто лет не виделись, и виноват в этом ты, — сухо и жестко сказал он.

— Что ты, Костя? — растерялся Виталий Петрович.

— Ты меня избегаешь. Не хочу так думать, но мне кажется, что нашей старой дружбе ты предпочел интересы своего клиента.

О клиенте Малевича Регаме только догадывался, да к тому же Малевич и не избегал его вовсе, хотя они действительно давно не виделись. А говорил Константин Рудольфович все это только затем, чтобы избежать пустых отговорок да утомительных жалоб Малевича на здоровье. И без того ведь, выслушав все, что мог сказать ему Виталий, потратив на это полчаса, а то и час, он заставил бы его приехать. Так зачем терять время?

— Ты это что, о Рудокоповой?.. Послушай, как ты мог так обо мне подумать?

— Отлично! Если я ошибся, то срочно приезжай. Будет важный разговор. Все бери и приезжай.

Что именно должен взять Малевич, он тоже не знал, но решил, что тот сам разберется.

С Малевичем Костантин Рудольфович дружил лет сорок, не меньше. Потому и говорил с ним как со своим, не слишком щадя его нежные чувства. Какие могут быть церемонии с человеком, с которым ты в четвертом часу утра, не вспомнить уже в каком дремучем году, по очереди танцевал буги-вуги на огромном обеденном столе в гостиной академика Берлингера. У Виталика партнершей была Мура Шляпентох, она давно уже в Америке, и след ее потерян, а у Регаме — Алька Берлингер. Тогда по ней сходил с ума весь Киев. Она и сейчас временами мелькает в выпусках новостей. Теперь это величественная старуха. У нее искусственные челюсти и искусственный украинский. На нем она строит предположения, которые выглядят как пророчества, и дает политические прогнозы, не уступающие по точности предсказаниям Гидрометцентра. Алька Берлингер — известный политолог. Как-то они собрались остатками старой компании — не у Берлингеров, тот дом давно расселен и продан, — а в ресторане неподалеку.

— Сегодня я буду говорить по-русски. В память о моей молодости, — торжественно объявила Алька, подойдя к столу.

— Что это она? — тихо спросил Толик Сухой, специально прилетевший из Лондона, чтобы выпить с друзьями, и еще не успевший привыкнуть к новым киевским обычаям.

— Не обращай внимания, — посоветовал ему Регаме. — Танцевала она всегда лучше, чем соображала.

С Малевичем все было просто. Другое дело — Коробочка.