– Просто проверил. Расскажи, что это был за сон.

– Это был… – Дженнифер покачала головой и умолкла. Ей не хотелось говорить об этом. И сам сон казался слишком реальным.

Ах, если бы она могла вернуться в него, она бы разглядела убийцу.

– Сны так быстро забываются. Просто я очень испугалась.

Дженнифер встретилась с ним глазами. Она не стала продолжать. Только прижалась к его груди.

– Конар…

– Что?

– Мы все сошли с ума?

– Нет.

Он был такой сильный, надежный. Как хорошо с ним рядом! Все страхи растаяли в его объятиях. Он гладил ее по волосам, она слышала глухие удары его сердца.

– Тогда что происходит? – прошептала она.

– Не знаю. – Он поцеловал ее в макушку. – Может быть, ничего. Возможно, мы сами создаем эти страхи.

– Я всегда любила этот дом.

– Это хороший дом.

– Тогда почему иногда…

– Что иногда?

– Кажется, что он следит за нами?

– Дома не могут следить за людьми, Дженнифер.

Она вздрогнула. Его руки напряглись.

– Все хорошо, – мягко сказал он.

Его пальцы неторопливо поглаживали ее. Она медленно расслабилась. Ее охватило сладкое, успокаивающее чувство защищенности.

Вскоре она снова заснула.

* * *

Конар лежал, размышляя о том, чего не сказал.

«Я тоже чувствую это. Это остро нарастающее ощущение. Чувство, что за тобой следят. Словно глаза повсюду…»

Он прикрыл Дженнифер одеялом, притянув ближе к себе. Он должен защитить ее. Должен.

От чего?

Глаза в ночи.

Нет, дома не могут наблюдать за людьми.

Наблюдают люди…

И все-таки…

Такое чувство, будто глаза есть у дома.

Дрю Паркер не знал точно, что именно привело его в эту ночь к Грейнджер-Хаусу. Он чувствовал… напряжение. Вот и все. Нужно поехать и посмотреть, как они там. Нет. Уже за полночь. Все спят. И все же…

Он мог подъехать к парадному входу. Позвонить. Разбудить Эдгара. Старый дворецкий, конечно же, пригласит его войти, поскольку гость – давнишний друг Эбби. Да, он мог войти в любое время, когда пожелает.

Он медленно вел свой серебристый «роллс-ройс», поглядывая то на дом, то на свои руки.

Крошечные коричневые пятнышки, предательские признаки возраста. Говорят, что он прекрасно выглядит. Сильный, беззаботный, жизнерадостный. Он работал над собой, брал уроки восточных единоборств. Он силен, как буйвол, особенно для своих семидесяти. Семидесяти. Вот оно, главное слово. Он стар и ненавидит старость. Временами он чувствует себя, как старина Грейнджер. Дэвид Грейнджер хотел уметь многое. Дрю было знакомо это чувство. В этом они походили друг на друга. Грейнджер немного разбирался в магии. Немного в том, немного в этом. И ни в чем – до конца.

«Это про меня», – думал Дрю.

Он немножко актерствовал, по-любительски разбирался в магии, занимался борьбой, боксом, даже боевыми искусствами, на случай, если подвернется соответствующая роль. На все руки мастер, но мастер в мелочах. Да, он всегда был в числе дорогих гостей, мог оживить разговор, рассказывая разные были и небылицы о Голливуде.

У него была цель. Существовало столько разных вещей, которые он знал. И так много всего, что он хотел бы знать…

Он остановил машину и поднял глаза от дороги. Вот и Грейнджер-Хаус. Он выглядит таким живым посреди ночи…

Отголоски «Призраков», с удовольствием подумал он.

Только отголоски. Эбби прекрасно содержит дом. И сама прекрасна, как всегда. Дом, вот в чем дело. Эбби… Она прекрасна. И все же…

Несмотря на все косметические ухищрения, человеческая плоть не сохраняется так, как здание. Эбби так старается скрыть свою болезнь! Проявляет такую силу, такой характер! Она держится великолепно.

Потому что у нее есть Дженнифер. Любимая дочь. Если с Дженнифер что-нибудь случится, Эбби рухнет, рухнет в ту же секунду.

Дженнифер. Красивая, добрая, грациозная, очаровательная, совершенная… Дженнифер.

Если с ней что-нибудь случится…

Есть много такого, чего Эбби не знает… об этом доме.

Ночью казалось, что темное облако окутывает здание. Нависает над домом, словно тень зла. Некоторые дома порождают зло. Снова отголоски «Призраков».

Но дома не могут быть злыми, только люди.

И все-таки…

Возможно, некоторые дома помогают людям творить зло.

Энди Ларкин относился к своей продюсерской должности со всей возможной серьезностью, но страстно любил актерство. Ему нравилось обожание зрителей, поклонение десятков тысяч женщин во всех концах страны. Он не читал тех многочисленных писем, которые приходили на его имя, он просто не мог. Это входило в обязанности его секретарши, и, отвечая на письма, она уверяла, что большинство из них носили комплиментарный характер.

Про него говорили «красавец мужчина», и он сам знал это. За ним утвердилось амплуа мачо, и Энди ничего не имел против. И даже если «мыльные оперы» не могли превратить его в Тома Круза, его лицо было известно всей стране. Оно постоянно мелькало в журналах. Он не только появлялся в дайджесте «мыльных опер» и в других журналах. Он фигурировал в «Пипл», «Тайм» и тому подобных престижных изданиях. Он и Джо Пенни считали, что их детище, их сериал как нельзя лучше отражает реальную жизнь, рассматривая насущные проблемы – наркотики, бандитизм, рак, проституцию, болезнь Альцгеймера, СПИД.

Во вторник утром он подъехал к дому Джо Пенни на полчаса раньше назначенного времени. Им обоим предстояла встреча с режиссером Джимом Новаком, чтобы обсудить новый эпизод «Долины Валентайнов», написанный Дагом Хенсоном.

Нажав кнопку звонка во второй раз и не получив ответа, он бросил взгляд на часы. Он стоял на пороге шикарного особняка Джо, построенного в привычном для Беверли-Хиллз колониальном стиле. Что за черт, что Джо там делает? Не сказать, чтобы он пришел чересчур рано.

Наконец Джо, облаченный в длинный махровый халат, появился в дверях.

– Тебе не кажется, что ты поторопился? – спросил он, вытирая лицо.

– Не так уж и рано. Ты что, вчера поздно лег?

– Да, черт возьми, я завернул в Блюз-Хаус послушать хорошую музыку. И потом, меня пригласили на вечеринку. А ты выглядишь бодро. Что ты делал, оставался дома и постарался хорошо выспаться?

– Мой свежий вид необходим для нашего дела, – сухо напомнил Энди.