Описываемая сцена, из которой видно, что приятельницы делились друг с другом своими мыслями без всяких обиняков и околичностей, происходила как раз после возвращения Лизбеты с рынка, где она закупила провизию для изысканного обеда: Марнеф, метивший на место г-на Коке, угощал столоначальника обедом вместе с его добродетельной супругой, и Валери надеялась в тот же вечер обсудить с бароном Юло вопрос об отставке вышеназванного чиновника. Лизбета одевалась, собираясь идти обедать к баронессе.

— Ты вернешься разливать чай, Бетта? — спросила Валери.

— Надеюсь...

— Надеешься? Уж не думаешь ли ты остаться ночевать у Аделины, чтобы упиться ее слезами, покуда она спит?

— Ах, если бы это было возможно! — отвечала, смеясь, Лизбета. — Я бы не отказалась. Она искупает теперь свое счастье... Я довольна, я не забыла наше с нею детство. Всякому свой черед. Подожди, ее смешают с грязью, а я... я буду графиней Форцхеймской!..

Лизбета направилась на улицу Плюме, куда она ходила последнее время, как ходят в театр, желая испытать приятное волнение.

Квартира, выбранная бароном для жены, состояла из просторной прихожей, гостиной и спальни вместе с туалетной комнатой. Рядом с гостиной находилась столовая. Две комнаты для прислуги и кухня, расположенные в четвертом этаже, дополняли это помещение, все же достойное члена Государственного совета и директора департамента военного министерства. Особняк, двор и лестница производили величественное впечатление. Баронесса, которой пришлось обставить гостиную, спальню и столовую остатками прежнего великолепия, выбрала самое лучшее из мебели, украшавшей апартаменты особняка на Университетской улице. Бедняжке были дороги эти немые свидетели ее былого счастья: они стали для нее самыми красноречивыми утешителями. Прошлое в ее воспоминаниях все еще было усыпано цветами, подобно тому как ветхие ковры все еще сохраняли, на ее взгляд, яркие узоры, хотя были они уже едва заметны для постороннего глаза.

Сердце сжималось, когда вы входили в просторную прихожую, напоминавшую своим убранством унылые министерские прихожие: дюжина стульев, барометр, большая печь, длинные занавески из белого коленкора с красной оторочкой; сразу чувствовалось, в каком одиночестве живет эта женщина. Горе, как и радость, всегда отражается на убранстве дома. С первого взгляда, брошенного на обстановку, узнаешь, что в нем царит: любовь или отчаяние. Представьте себе Аделину в огромной спальне, уставленной прекрасной мебелью крапчатого красного дерева работы Жакоба Демальтера, с украшениями из бронзы во вкусе Империи, которые замораживают вас еще больше, нежели медные орнаменты в стиле Людовика XVI! Грустно было видеть эту женщину, сидящую в «римском» кресле, перед рабочим столиком со сфинксами, поблекшую, но внешне бодрую, сохранившую прежнюю царственность осанки, как сумела она сохранить синее бархатное платье, которое носила дома. Ее гордый дух поддерживал тело и оберегал его красоту. К концу первого года затворничества в новой квартире баронесса поняла всю глубину своего несчастья. «Что ж, — говорила она себе, — поселив меня здесь, Гектор поставил меня в условия даже слишком роскошные для простой крестьянки. Он пожелал поступить со мной так. Да будет воля его! Я, баронесса Юло, невестка маршала Франции, я не совершила ни малейшего проступка; дети мои устроены, я могу спокойно ожидать смерти, облекшись в незапятнанный покров моей супружеской верности, в траур по моему погибшему счастью!»

Портрет Юло, писанный Робером Лефевром в 1810 году, в мундире главного интенданта императорской гвардии, висел на стене над рабочим столиком, в который Аделина, как только ей докладывали о посетителе, прятала книгу «Подражание Христу» — это было ее обычное чтение. Так эта непорочная Магдалина внимала гласу духа святого в своей пустыне.

— Мариетта, — сказала кузина Бетта кухарке, отворившей ей дверь, — скажите, голубушка, как поживает наша дорогая Аделина?..

— Да как вам сказать... С виду неплохо, барышня. А не хочу греха таить: уморит она себя, коли будет стоять на своем! — шепнула Мариетта на ухо гостье. — Уж вы бы уговорили ее питаться получше! Со вчерашнего дня барыня приказала мне подавать ей к завтраку молока на два су и хлебец в одно су; а на обед — или селедку, или кусочек холодной говядины: фунт мяса велела растянуть на целую неделю, — конечно, если будет обедать одна... Она, видите ли, не хочет расходовать на свое пропитание больше десяти су в день. Куда же это годится? Думала я пожаловаться на такую затею господину маршалу, да боюсь, как бы он не разгневался на господина барона и не лишил бы его наследства... А вот вы у нас такая добрая да рассудительная, вы уж придумаете, как все наладить...

— Но почему же вы не скажете об этом барону? — спросила Лизбета.

— Ах, дорогая моя барышня, ведь мы не видели его вот уже три недели, а то и все четыре, — столько же, сколько вы у нас не были! А тут еще барыня пригрозила мне: «Уволю тебя, посмей только попросить у барина денег!» А что у нее на сердце-то!.. Ах, бедная барыня! И натерпелась же она горя! Впервые ведь случилось, что барин о ней не вспоминает так долго... Бывало, как она услышит звонок, так и кидается к окошку... А вот последние пять дней сидит, не сходя с кресла. Читает, видите ли! А всякий раз, как ей отправляться к дочке, скажет мне: «Мариетта, ежели барин придет, скажите, что я дома, и живо посылайте за мной швейцара; я ему хорошо заплачу!»

— Бедная кузина! — сказала Бетта. — У меня прямо сердце разрывается! Всякий день я говорю о ней с кузеном. Но что тут станешь делать? Он отвечает: «Ты права, Бетта, я негодяй! Моя жена ангел, а я чудовище. Я приду завтра...» И остается у госпожи Марнеф. Эта женщина его разоряет, а он ее боготворит, не надышится на нее. Я делаю все, что могу! Не будь там меня, не будь моей Матюрены, барон тратил бы вдвое больше! А так как в кармане у него ни гроша, то, чего доброго, еще пустил бы себе пулю в лоб. Ну а что было бы дальше? Видите ли, Мариетта, смерть мужа убила бы Аделину, я в этом уверена! Вот я и стараюсь, по крайней мере, сводить концы с концами и не даю кузену транжирить деньги...

— Ах! То же самое говорит и бедная барыня! Она хорошо понимает, как она вам обязана, — отвечала Мариетта. — Она говорит, будто долгое время была несправедлива к вам...

— А-а! — протянула Лизбета. — А больше она вам ничего не говорила?

— Нет, барышня! Если желаете ее порадовать, потолкуйте с ней о бароне. Она говорит, что вы счастливая, потому что всякий день его видите.

— Она сейчас одна?

— Что вы, помилуйте, у нее маршал! Ого! Он-то навещает ее каждый день. А барыня всякий раз говорит ему, что барин уходит из дому утром и возвращается поздней ночью.

— А что, обед сегодня хороший? — спросила Бетта.

Мариетта медлила с ответом, ей было трудно выдерживать сверлящий взгляд старой девы. Вдруг дверь гостиной распахнулась, и маршал Юло быстрыми шагами прошел через прихожую; мимоходом он кивнул Бетте, едва взглянув на нее, и не заметил, что обронил какую-то бумажку. Бетта подняла бумажку и побежала вслед за ним, потому что бесполезно было бы кричать глухому; но она сделала вид, что не успела догнать маршала, вернулась и прочла записку, написанную карандашом: