Теперь, когда он, Иван Крузенштерн, стал начальником экспедиции, судьёй над душами офицеров и матросов двух шлюпов, надо было совершить поступок, невиданный на флоте. А что с ним потом станет — ответ ему одному держать. Да и что стоит собственная жизнь в сравнении с той наболевшей необходимостью, которая давно требовала воплощения?!

Он легко, вмиг помолодев, встал и крикнул боцману:

— Свистать всех наверх!

Барабан ударил сбор, засвистели дудки кондукторов, загудела палуба от топота полусотни ног. Макар Ратманов, которого капитан забыл предупредить о своём решении, с некоторым недоумением взглянул на Крузенштерна, спустившегося со шканцев, но, как положено старшему после капитана офицеру, зычно скомандовал:

— Стро-ой! Р-равняйсь!.. Смирно! — Отпечатал шаг, бросил руку к виску: — Господин капитан! Команда шлюпа «Надежда» по вашему приказанию построена! Первый помощник капитан-лейтенант Ратманов.

Крузенштерн строго осмотрел вытянувшихся в три шеренги матросов и офицеров. В их глазах он прочёл тот же вопрос: вроде все напутствия сказаны, к чему ещё один сбор? Но тут же почувствовали, что сейчас услышат нечто новое.

Капитан отдал обычную команду «вольно» и велел боцману с матросами вахты нести все запасы линек — тонких концов верёвок из пеньки для телесных наказаний. Через некоторое время перед строем выставили корзины со связками предметов, знакомых каждому и ненавистных любому.

В немой тишине удивления голос Крузенштерна пронёсся по строю с особенной звучностью:

— На шлюпе собрались лучшие из нашего флота. Каждый знает свои обязанности, и, уверен, все станут выполнять их так же старательно, как и подобает российским морякам, дерзнувшим бросить вызов неведанным морям. Считаю недостойным применять сию меру наказания и беру на себя ответственность перед государем и флотом объявить приказ: линьки за борт!

Минуту-другую будто все онемели, охваченные параличом. Боцман, помнивший ещё чёрные времена бироновщины, часто-часто заморгал глазами, точно малый ребёнок, собираясь заплакать. До молодых вахтенных команда дошла скорее. Они наконец подхватили корзины и сбросили в море. Кипящий бурун за кормой разметал их по сторонам, опрокинул и поволок в глубину. Матросы, и молодые, и давно служившие, невольно приняли стойку «смирно», готовые идти за своим капитаном хоть в огонь, хоть на плаху, отныне связанные не только долгом, но и чувством прочной мужской поруки, крепкого товарищества.

На шканцы поднялся посол Резанов со своей чиновничьей свитой. Настроение, подогретое шампанским, у всех было праздничное, шаловливое. От сорокалетнего красавца, уверенного в своей неотразимости, избалованного вниманием дам, прямо-таки исходило сияние. Оно подчёркивалось расшитым серебром мундиром из сиреневого китайского шёлка, белыми лосинами, белой же треуголкой со страусовым пером. Слуги расставили кресла, оттёрли капитана, считавшего шканцы своим служебным местом на корабле.

Заметив, что часть парусов была убрана, Резанов тоном барина, отдающего приказание слуге, произнёс:

— Распорядитесь, Иван Фёдорович, прибавить парусов. Тащимся, как на бабушкином дормезе.

Крузенштерн поначалу подумал, не шутит ли посол. Посмотрел ему в глаза. Нет, они были сухи и строги.

— Ход считаю приличным, Николай Петрович. Семь узлов — вполне для сей акватории, — ответил он сдержанно.

— Вы что, всегда так в море ходили?

— Почему же? Когда требовалось, я бегал скорей.

— Так покажите свою резвость! Этаким черепашьим темпом в Копенгаген и в месяц не придём.

— Мы идём Финским заливом, Николай Петрович. А он мелководный, изобилует камнями, мелями. Потому опасно увеличивать ход, — всё ещё пытался убедить Крузенштерн капризного вельможу.

Чиновники с затаённым дыханием вслушивались в перепалку, гадая, как римляне перед гладиаторской ареной, кто кого одолеет.

— Мы не из пугливых, капитан! Выполняйте, что вам приказывают! — выходя из себя, вскричал Резанов.

Крузенштерн обладал завидным терпением и хладнокровием, и не только потому, что таким воспитали его лифляндские родители, но таковым, считал он, обязывала быть служебная должность.

— Обязан напомнить вашему превосходительству непременное морское правило, соблюдаемое на всех флотах мира, — заговорил Иван Фёдорович более веско. — На корабле всеми делами управляет капитан, он отвечаете только за своевременность прибытия в порт, но и за сохранность жизней всего экипажа. Пассажирам же, каких чинов они бы ни имели, хоть сам государь или генерал-адмирал, не приличествует вмешиваться в управление кораблём.

Резанов вспыхнул до корней волос, резко вскочил, едва не повалив тяжёлое дубовое кресло.

— Мы ещё поглядим, кто кем управляет, — угрожающе проговорил он, втянув голову в плечи, будто собираясь нанести удар.

Чуть не бегом он кинулся со шканцев. Следом устремилась его посольская рать.

Так произошёл первый инцидент, и, к огорчению всей экспедиции, не последний. Отсюда пошло-поехало. Надменный честолюбец попортит ещё немало крови прямодушным морякам на протяжении всего плавания. Да и не только морякам, но и Российско-Американской компании, управителем которой в одночасье он станет. Тот же Василий Михайлович Головин, узнавший его позднее, не очень-то лестно отзовётся о Резанове, уловив сходство с морским министром Чичаговым: «Это был человек скорый, горячий, затейливый писака, говорун, имевший голову, более способную создавать воздушные замки, чем обдумывать и исполнять основательные предначертания, и вовсе не имевший ни терпения, ни способности достигать великих и отдалённых видов, — он наделал Компании (Российско-Американской) множество вреда и сам разрушил планы, которые были им же изобретены».

К тому же другие несчастья навалились на экспедицию одно за другим.

У шведского острова Гогланд с бизань-руслени «Невы» упал в море матрос. Лисянский употребил все усилия найти его, но они результатов не дали. Первая жертва оказалась как бы предводительницей последующих бед — на этот раз серьёзных разногласий между командирами шлюпов. В душе Фаддея Беллинсгаузена из-за этого остался тяжёлый осадок, о котором он помнил и тогда, когда сам отправился во главе большого похода.

В Копенгагене Крузенштерн решил проверить сохранность продовольственных припасов. Когда открыли трюмы, в нос ударил тяжёлый дух. Испортилась вся квашеная капуста. Во многих ёмкостях протухла пресная вода. Бочки стали свозить на берег, обжигать их изнутри и заново наполнять свежей водой. Потом добрались до бочек с хвалёной гамбургской солониной, которую закупал Юрий по дороге из Лондона в Ревель. Они находились в самом низу трюмов, так как гамбургское мясо предполагалось пустить в пищу не раньше чем через два года. Но и тут выяснилось, что бочки рассохлись, рассол наполовину вытек. Мясо начало бы протухать на втором месяце. Это обстоятельство вынудило готовить новый рассол, промывать солонину и упаковывать вновь.