Администрация нового президента Франклина Рузвельта, избранного в 1932 году, разработала программу экстренных мер, так называемый «Новый курс», который постепенно вывел экономику из коллапса, но этот процесс растянулся на годы.

В целом кризис и депрессия обошлись мировой экономике в 15 % ВНП, но мера ущерба в различных странах была неодинаковой.

Относительно легко пережила испытание Франция, избежав банковского краха и массовой безработицы. Причин было две. Во-первых, оправдалась осторожная финансовая политика двадцатых годов. Накопленные золотовалютные резервы удержали франк от падения. Во-вторых, «несчастье помогло». В мировой войне Франция потеряла самый большой процент мужчин, что привело к дефициту рабочих рук.

Быстрее других стран миновала самую острую фазу и Британия. Здесь, как и во Франции, неожиданно помогли негативные последствия войны. Промышленность и торговля в двадцатые годы так и не оправились от потерь, медленная депрессия сковывала британскую экономику, лишних денег в банковском секторе и на бирже не было. В 1925 году министр финансов Уинстон Черчилль провел реформу, привязавшую национальную валюту к «золотому стандарту». В условиях международного экономического бума это было ошибкой: из-за дороговизны фунта сократился экспорт, замедлился рост, и так невысокий. Но тем меньше оказался урон, когда «надутые деньгами» экономики других стран начали сыпаться, а в 1931 году «золотой стандарт» был отменен. Фунт потерял четверть стоимости, зато резко повысилась конкурентоспособность британских товаров — в тот самый момент, когда этот фактор приобрел ключевую важность.

Больше всего от кризиса пострадала Германия, и без того ослабленная военным поражением, а также обязательством выплачивать репарации. Кризис докатился до Веймарской республики в 1931 году. Американские инвестиции, на которых в значительной степени держалась промышленность, иссякли, и национальная экономика сократилась почти наполовину. Безработица достигла 32 процентов. Правительство растерялось, не решаясь использовать бюджетные средства для помощи нуждающимся — это могло бы снова, как в начале двадцатых, вызвать гиперинфляцию.

Гиперинфляции не произошло, но доверие к демократической форме правления было подорвано. В немецком обществе усилились позиции политических сил, требовавших решительных действий — как слева, так и справа. В острой борьбе между этими флангами победу одержали нацисты, пришедшие к власти совершенно легальным, электоральным путем. На выборах в Рейхстаг в ноябре 1932 года Национал-социалистическая партия получила 33 % голосов.

Левые в сумме набрали больше: 20 % — социал-демократы и 17 % — коммунисты, но они выступали не единым фронтом, а наоборот, враждовали между собой. Это было прямым следствием того курса, который Москва и Коминтерн вели с конца двадцатых годов: никакого союза с «соглашателями» и «социал-предателями». Сталин объявил, что «социал-демократия есть объективно умеренное крыло фашизма». Немецкая компартия, послушно следуя этой директиве, отказалась сотрудничать с социал-демократами, и в январе 1933 года главой немецкого правительства стал Адольф Гитлер.

В Италии фашисты и так уже находились у власти, но кризис, очень дорого обошедшийся итальянской экономике, позволил диктатору Муссолини всецело подчинить ее государству. В 1932 году правительство сформировало специальный орган, Институт Индустриальной Реконструкции, который взял на себя управление всеми банками и предприятиями, оказавшимися под угрозой закрытия. Объем активов, которыми распоряжалась эта сверхструктура, всё время увеличивался и в 1934 году составил три четверти всей промышленности, сельского хозяйства и банковского сектора. Фактически экономикой владело государство, и в этом отношении итальянская модель управления национальным богатством напоминала советскую, давая правительству возможность концентрировать финансовые и производственные ресурсы в зависимости от политических задач. При сравнительно скромных масштабах национальной экономики итальянское правительство имело возможность наращивать военную мощь гораздо быстрее, чем «обычные» капиталистические страны.

Сформировались агрессивные режимы, делавшие ставку на военную экспансию

Фашистская идеология, победившая в Германии и в Италии, противопоставляла себя как западному капитализму, так и коммунизму, заявляя о себе как о некоем «третьем пути». В основе нацистской доктрины лежала опора не на классовую, а на национальную идентичность. Такая пропаганда, конечно, могла рассчитывать на успех только в странах с абсолютным преобладанием одного этноса. Внушить ему на уровне массового сознания лестную идею собственного превосходства над другими народами нетрудно. И Гитлер, и Муссолини объясняли жизненные тяготы, с которыми столкнулись их соотечественники, происками врагов, а также несправедливым устройством современного мира. Чувство национального ресентимента укреплялось и тем, что оба народа ощущали себя несправедливо обиженными Версальской системой. Германия должна была расплачиваться за проигранную войну, в которой ее вины было не больше, чем у стран Антанты. Италия, хоть и принадлежала к стану победителей, чувствовала себя обойденной при послевоенном переделе Европы.

Главным пунктом в программе обоих фашистских движений был лозунг «жизненного пространства» («Lebensraum» по-немецки, «Spazio vitale» по-итальянски), по праву принадлежащего великому народу и необходимого для его процветания. Земли, несправедливо отторгнутые врагами, надлежало вернуть любыми средствами. Таким образом в области внешней политики эти режимы были экспансионистскими.

Для мотивации своих территориальных претензий и Гитлер, и Муссолини выдвигали исторические обоснования.

Новая национал-социалистическая Германия намеревалась присоединить все регионы, населенные этническими немцами — как утраченные по Версальскому миру, так и никогда «рейху» не принадлежавшие. Список получался длинный: Эльзас, Лотарингия, «польский коридор», Судеты, Австрия. На востоке СССР должен был отодвинуться на линию, определенную Брест-Литовским договором, чтобы уступить немецким колонистам плодородные земли.

Итальянским фашистам пришлось обосновывать свои притязания историей совсем уж древней — эпохой античного Рима, преемником которого провозглашало себя муссолиниевское государство. Италия намеревалась «добиться гегемонии в Средиземноморско-Дунайско-Балканском регионе» (слова Муссолини) и воссоздать «империю, простирающуюся от Гибралтарского пролива до Ормузского».

Новый облик Италии

Разумеется, подобные амбиции можно было удовлетворить только при помощи военной мощи — или угрозы ее применения.

Поэтому в тридцатые годы Германия и Италия форсированно милитаризируются. Тоталитарная система дает для этого намного больше возможностей, чем демократическая. Любые решения проводятся без парламентских дебатов, а недовольство населения сопутствующими тяготами легко подавляется при помощи полицейской силы. К тому же, как продемонстрировал опыт тридцатых годов, население само готово терпеть лишения и с энтузиазмом следовать, куда его ведут, если у народа перед носом размахивают морковкой величия. Ни в Германии, ни в Италии сколько-нибудь заметного общественного недовольства не возникало.

Итальянская экономика была вшестеро меньше британской, но к концу десятилетия 40 % государственного бюджета тратилось на армию и военную индустрию. (Для сравнения: Британия в 1932 году тратила на оборонные нужды в семь раз меньше денег, чем в 1920). Эти меры позволили Италии осуществить техническую модернизацию вооруженных сил и резко увеличить их численность.

Германии вооружаться было труднее, потому что Версальский договор ограничивал размеры Рейхсвера и численно (не более 115 тысяч человек), и технически (ни тяжелой артиллерии, ни