Поездка вышла настолько быстрой, насколько мне это удалось, и по пути доктор пробовал изложить то, что он почерпнул с первой полосы «Таймс»: пока я правил, он рассказывал о кубинских мятежниках, которые расправились с группой гаванских кучеров дилижансов, а в другой схватке правительство Кубы, по его собственному заявлению, покончило с одним из вожаков восстания. (Первое сообщение оказалось правдой, второе — несбывшимся пожеланием.) Но нам было трудно сосредоточиться на чем-либо, помимо дела перед нами, так что пока я нахлестывал Фредерика мимо церквей по верхней Пятой авеню, откуда после ранних служб только расходились состоятельные семьи Дворцовой мили, я крепко напугал несколько человек, свято убежденных, что воскресное утро — вполне безопасное время для рассеянных прогулок по бульвару. Мне досталось несколько возмущенных воплей и даже проклятий от леди и джентльменов за разбрызганные конский навоз и мочу, испоганившие их лучшие выходные платья, и в ответ я тоже не преминул бросить им пару крепких словечек; но ничто не задержало наш утренний бег, и не успело пробить одиннадцать, мы уже подъехали к ступеням музея «Метрополитэн».

Обычно доктор, наверное, отправился бы к новому крылу смотреть, насколько продвинулось строительство: первоначальный его архитектор, мистер Ричард Моррис Хант,[17]почивший парой лет ранее, также был одним из старых друзей доктора, равно как и сын мистера Ханта, ныне продолжавший работу отца. Но дела наши были таковы, что на сей раз доктор просто выпрыгнул из коляски и бросился вверх по музейной лестнице; оставив позади пару больших железных фонарей по обеим ее сторонам, он пронесся через облицованный гранитом квадратный проем парадного входа. За ним последовал Сайрус, оставив меня в одиночестве решать, что дальше делать с нашим экипажем. Заметив неподалеку другого извозчика, я предложил ему четыре монеты, если приглядит за коляской — пару минут, не больше, сказал я. Это было выше обычной награды за подобную услугу — я и сам порой оказывал ее другим извозчикам, — и он деньгам обрадовался. Я же направился к ступеням, по пути глазея на стены красного кирпича, серые гранитные арки и высокую остроконечную крышу здания, чувствуя то же, что и всякий раз, когда нам доводилось здесь бывать: словно я вступаю в некий храм, чьи службы и ритуалы некогда представлялись мне такими же странными, как у индусов с их полотенцами на головах, но чем дольше я жил у доктора, тем лучше понимал их.

Галереи, начинавшиеся у самого входа, были переполнены предметами, по-моему, самыми скучными: скульптурами, старой (или лучше, наверное, сказать — древней) керамической и стеклянной посудой, а также египетскими вещами. Памятуя о рассказе сеньоры про женщину, похитившую ее ребенка, доктор предположил, что наших друзей мы найдем в египетском зале, — там они и оказались. Мистер Мур и мисс Говард стояли у резной и раскрашенной маски египтянки, сравнивая ее с наброском мисс Бо и кивая: видимо, они сходились на том, что глаза у обеих весьма похожи. После этого, правда, мистер Мур почему-то прыснул, как-то глупо и устало. Детектив-сержанты же серьезно и возбужденно разглядывали пачку каких-то бумаг. В такой час других людей в музее было немного, и когда мы приблизились к компании, те развеселились так, словно шесть или семь праздников для них слились в один.

— Редко удаются такие решающие опознания, — заявил Люциус, двинувшись к нам. Он старался сдерживаться, но вид у него был такой, будто он готов выпрыгнуть из своего пропотевшего платья.

— Поразительно, — добавил Маркус. — По одному только наброску! Доктор, если б мы только могли убедить департамент принять эту идею, она изменила бы весь процесс опознания и судебного преследования.

Следом на нас налетели мистер Мур и мисс Говард.

— Итак, доктор, — начала мисс Говард, — это отняло пару дней, но…

— Вы не поверите! — подхватил мистер Мур все с тем же странным смешком. — Это слишком густо, Ласло, вы никогда не поверите, говорю вам!

Доктор нетерпеливо тряхнул головой:

— И не поверю, если никто из вас не сообщит мне, что за чертовщина подразумевается под «этим»! Окажите любезность, Мур, хоть как-то возьмите себя в руки и кто-нибудь, прошу вас, продолжайте.

В ответ мистер Мур лишь отшатнулся в сторону, обхватив руками голову в каком-то измученном изумлении, и попытался сдержать дальнейший смех. Это позволило Маркусу раскрыть нам суть ими обнаруженного:

— Поверите ли вы, доктор, если я вам скажу, что в прошлом году — как раз когда мы с вами расследовали дело Бичема, — женщина, которую мы теперь разыскиваем, работала в доме чуть дальше по улице от вашего?

Я почувствовал, как у меня отваливается челюсть. Судя по лицам доктора и Сайруса, с ними произошло то же самое. Но, несмотря на изумление, было совершенно ясно: все мы поняли, о чем он говорит.

— То есть — в «Доме»? — пробормотал доктор, уставившись на египетский саркофаг невидящим взором. — В «Родильном доме»?

Люциус расплылся в улыбке:

— В «Нью-Йоркском родильном доме». Чьим главным благодетелем был и есть…

— Морган, — прошептал доктор. — Пирпонт Морган.

— Из чего следует, — добавила мисс Говард, — что в тот миг, когда вы с Джоном… развлекались в особняке мистера Моргана, он, по сути, платил этой женщине, чтобы та заботилась о матерях и новорожденных. — И она глянула на мистера Мура, улыбнувшись так, словно была не уверена в стабильности его психики. — Вот что его так развеселило, понимаете, в сочетании с полным измождением. Он пребывает в таком состоянии с того момента, как мы это узнали, и я, признаться, уже не знаю, как его привести в чувство.

Веселье мистера Мура было вполне объяснимо. Возможно, отчасти оно усиливалось облегчением от того, что мы засекли добычу, но основной причиной все же служил тот факт, что эта женщина некогда состояла на службе (пусть и косвенно) у величайшего финансиста, сыгравшего важнейшую и, в каком-то смысле, беспокойную роль в нашем расследовании дела Бичема. Была в этом какая-то поэтическая — и да, уморительная — справедливость. Видите ли, в ходе того расследования мистер Мур с доктором были похищены и доставлены в особняк Моргана, чтобы силой утрясти возможное воздействие того дела на город; однако помимо того, что аудиенция здорово сыграла нам тогда на руку, она оставила у этих двоих не самые приятные воспоминания об одном из наиболее могущественных дельцов, банкиров и филантропов страны.

Помимо других своих благотворительных начинаний, мистер Морган являлся главным источником финансирования «Нью-Йоркского родильного дома» — большого особняка, ранее принадлежавшего мистеру Гамильтону Фишу[18]и располагавшегося, как уже заметил Маркус, всего в полуквартале от дома Крайцлера, на углу 17-й улицы и Второй авеню. Там, по словам не столь милосердных, однако знающих людей, Морган устроил перепланировку, расширив здание с тем, чтобы хватило места для коек всем его любовницам. Как бы там ни было на самом деле, это медицинское учреждение оставалось одним из немногих, что работали с детьми, но доктор с его персоналом не общался: отчасти в силу того, что «Родильный дом» заботился о незамужних и неимущих матерях и их потомстве, что не отвечало специализации доктора, но в основном потому, что руководил им доктор Джеймс У. Маркоу, по случайности — личный медик мистера Моргана.