утром 19-го, был командующий воздушно-десантными войсками Павел Грачев. Их знакомство состоялось незадолго до августовских событий в Тульской воздушно-десантной дивизии, куда неожиданно прибыл Ельцин. И вот он позвонил ему и напомнил об их разговоре.

Тогда он спросил, можно ли положиться на него, если России будет угрожать опасность — какой-то террор, заговор, попытка ареста… Грачев ответил: «Да, можно».

Когда Ельцин напомнил ему тот разговор, Грачев смутился. Последовала долгая пауза. Ельцин сказал, что не хочет подставлять его под удар, но Грачев неожиданно сказал, что пришлет в Архангельское свою разведроту. Закончив разговор, Ельцин положил трубку и сказал жене: «Грачев наш».

И действительно, Грачев сыграл одну из ключевых ролей в начинавшемся поединке Ельцин — ГКЧП. Дальнейшее развитие событий показало, что Павел Сергеевич играл одновременно на обоих полях. Обещанная им разведрота в Архангельском не появилась.

На допросе в прокуратуре после провала ГКЧП Грачев дал такие свидетельские показания: «19.08.91 мне позвонил Ельцин и спросил меня, что происходит. Я ему объяснил, что введено чрезвычайное положение и что войска идут в Москву. Я его спросил, что мне делать. Он ответил, чтобы я выделил личный состав воздушно-десантных войск для охраны “Белого дома”. Я пообещал. В 8 часов ко мне приехал советник президента Портнов, и мы договорились о взаимодействии. Я поставил задачу Лебедю выделить батальон для охраны “Белого дома”, лично его вывести и доложить президенту России. Лебедь привел один батальон к “Белому дому”, где поставил танки кормой вплотную к зданию, обеспечив тем самым его охрану».

Часы показывали 9.30 утра, когда Ельцин покинул Архангельское. До отъезда он звонил не только Грачеву. Благо телефоны работали, их не отключили.

На следствии Ельцин показал, что вел переговоры с лидерами республик. Позвонил Кравчуку в Киев, Назарбаеву в Алма-Ату, Дементею в Минск. Их реакция была спокойная, что несколько огорчило Ельцина. Они ссылались на недостаточность информации, поэтому не могли сразу определить свою позицию. «Я же им говорил, что информация у меня есть и что это переворот», — убеждал их Ельцин.

В начале восьмого часа позвонил Янаеву. Там сообщили: он всю ночь работал и сейчас отдыхает. Пока правительственная связь работала, стал требовать соединить с Горбачевым.

«Через некоторое время, после настойчивых просьб, мне сообщили, — сказано в свидетельских показаниях Ельцина, — что там, в Форосе, решили со мной не соединяться. Это было сказано после некоторой паузы, в связи с чем у меня сложилось впечатление, что телефонистка ходила с кем-то советоваться, как отвечать».

Впрочем, о попытке связаться по телефону с Горбачевым ни в одной из мемуарных книг Ельцина не упоминается. Как и в его наиболее полной биографии, вышедшей в серии «ЖЗЛ».

Чем он еще занимался? Слово министру обороны в дни путча, генерал-полковнику Константину Кобецу:

— Утром ко мне приехал начальник охраны президента России Коржаков, сообщивший о перевороте. Он передал просьбу Ельцина прибыть к нему на дачу. Там уже были Хасбулатов, Руцкой. Подъехали Силаев и другие. Готовилось обращение «К гражданам России». Одновременно Ельцин вел переговоры с главами союзных республик. Суть их сводилась к оценке событий и выработке позиций. Все собравшиеся поддерживали решимость президента дать отпор заговорщикам, устроившим государственный переворот.

В восемь утра в дачном доме Ельцина началось совещание. Собрать его участников было не так уж и трудно: многие ночевали на госдачах в Архангельском. По словам участника совещания, тогда и.о. председателя Верховного Совета РСФСР Руслана Хасбулатова, все однозначно сошлись на том, что произошел переворот. Сначала решили вступить в переговоры с заговорщиками, но потом пришли к единому мнению: никаких переговоров с незаконным ГКЧП быть не может.

Потом стали сочинять «Воззвание к народу». «Записывал его от руки я, — объяснял на следствии Хасбулатов, — но творчество было коллективное: подсказывали Ельцин, Силаев и другие. Отпечатать “Воззвание” было не на чем. Подписали рукописный текст. На ксероксе размножили его, и каждый получил по несколько экземпляров».

В канун пятой годовщины августовских событий, 17 августа 1996 года, в «Независимой газете» появились воспоминания торгпреда России во Франции Виктора Ярошенко, принимавшего участие в утреннем совещании на даче Ельцина в качестве депутата Верховного Совета РСФСР.

«Когда обращение было, наконец, закончено, — делился подробностями Ярошенко, — Ельцин предложил подписать его в черновом варианте, так как не был уверен, успеем ли мы его отпечатать. В комнате становилось все теснее. Подходили члены правительства, Госсовета, депутаты: Собчак, Лужков, Полторанин, Вощанов, Шахрай, Илюшин и другие. Кто-то из охраны принес механическую пишущую машинку, и дочери Ельцина в соседней комнате начали перепечатывать “Обращение к гражданам России”, которое явилось первым актом организованного сопротивления заговорщикам.

Действовали мы в условиях жесткого цейтнота, поэтому в оригинале обращения встречаются опечатки, а некоторые слова пропущены»…

Когда стали вслух зачитывать обращение, Собчак и Шахрай начали предлагать другие формулировки.

«Но это потребовало бы перепечатки, а значит, потери времени, — уточнял Ярошенко. — Я сказал, что фактор времени сейчас решающий, и в размножение отдали уже имеющийся текст. Его подписали Ельцин, Силаев и Хасбулатов.

После этого большинство министров и депутатов разъехались. Было решено, что они на местах будут организовывать сопротивление путчистам и по своим каналам связи распространять обращение. На даче Ельцина остался он сам с семьей, я, Собчак, Бурбулис, Коржаков и охрана. Борис Николаевич не хотел уезжать, он считал, что центром сопротивления может стать Архангельское.

Я выступил против этого решения, считая, что президент не должен оставаться на даче, которая могла обернуться мышеловкой. Я настаивал на немедленном отъезде в “Белый дом”, где легче было организовать оборону. А главное, “Белый дом“ был символом российского суверенитета, в нем расположены парламент, резиденция президента и правительство России. Кроме того, он находился в моем избирательном округе и на его защиту я смог бы призвать моих избирателей».

Ярошенко поддержал Собчак, и тогда Борис Николаевич заколебался. «К нам присоединились члены его семьи. Подумав, Ельцин согласился. Коржаков надел на него пуленепробиваемый жилет, единственный, который у нас был. Мы сели в автомобили, и кортеж из семи или восьми машин на бешеной скорости, примерно 160 километров в час, помчался к Москве.

Договорились не останавливаться и на огонь не отвечать, за исключением случая, если пострадает машина