После этого Нептун спросил:

221. – Что сделаете, о боги, с моим любимцем, с моим прекрасным любовником, с этим Орионом, который (как говорят этимологи) с испуга смочил небо.

Тут вмешался Мом:

222. – Позвольте внести предложение мне, о боги. Попали, как говорится в Неаполе, макароны в сыр! Так как Орион умеет творить чудеса и, как известно Нептуну, умеет ходить по морю, не погружаясь в волны и не замачивая ног; и вместе с тем, конечно, способен и на всякие другие диковинки, то отправим-ка его к людям и устроим так, дабы он внушал им все, что нам вздумается и угодно. Пусть заставит их поверить, будто белое – черно; будто человеческий разум всякий раз, как ему кажется, что он наилучше видит, именно тогда и находится в ослеплении; будто все то, что согласно разуму кажется превосходным, добрым и лучшим, – позорно, преступно и чрезвычайно скверно; что природа – грязная потаскушка, законы естества – мошенничество; что природа и божество не могут стремиться к одной и той же цели, и что правда одной не подчинена правде другого, но взаимно исключают друг друга, как свет и тьма; что божество – мать грекам, а для всех прочих народов вроде злой мачехи; так что иначе нельзя и угодить богам, как эллинизируясь, т. е. становясь греком: ибо самый большой злодей и мерзавец, какой был среди греков, только по тому одному, что он принадлежит к божескому роду, несравненно лучше, чем самый справедливый и великодушный человек, который вышел из Рима во времена республики или из какого-либо другого народа, как бы он ни выдавался своими обычаями, знаниями, силой, суждением, красотой и авторитетом. Ведь все это природные дары. Божество презирает их и предоставляет тем, кто не способен к более великим привилегиям, т. е. к сверхъестественным дарам, коими одаривает божество, как, например: прыгать по водам, заставлять кувыркаться хромых и танцевать раков, кротов видеть без очков и делать прочие прекрасные и нескончаемые диковинки. Пусть заодно убедит людей, что философия и всякое исследование, всякая магия, которые могут людей уподобить нам, не что иное, как безумие; что всякий героический поступок не что иное, как пошлость, и что невежество – самая лучшая наука мира, ибо дается без труда и не печалит душу. Может, таким путем он сумеет воззвать к жизни и обновить потерянные нами культ и почитание и, более того, развить этот культ, заставив, чтобы наших мерзавцев считали богами за одно то, что они или греки, или эллинизированы. Но со страхом даю я вам этот совет, боги, ибо какая-то муха жужжит мне на ухо: «В конце концов, заполучив добычу к себе на руки, он, того гляди, присвоит ее себе, заявив и внушив другим, что великий Юпитер не есть Юпитер, но что он, Орион, и есть Юпитер; а что все прочие боги не что иное, как химеры и фантазия». В силу чего считаю неудобным позволять ему per fas et nefas – правдой и неправдой, – как говорится, делать столько диковинных чудес, дабы не затмил он нас своею славой.

Тут вступилась мудрая Минерва:

223. – Не знаю, Мом, в каком смысле ты говоришь эти слова, даешь свои советы и предостережения. Думаю, что твоя речь – ирония, ибо не считаю тебя настолько глупым, чтобы ты мог подумать, будто боги этими жалкими делами как бы попрошайничают себе уважение у людей; а что касается этих обманщиков, будто их ложная слава, основанная прежде всего на невежестве и дикости тех, кто ее чтит и создает, служит им в честь, а не свидетельствует об их недостоинстве и крайнем позоре. Для божества и главенствующей над всем истины важно, чтобы один был добр и достоин, хотя бы никто из смертных его не познал; но пусть другой ложным путем добьется, что его признают богом все смертные, – это не прибавит ему достоинства, ибо он станет только орудием и знамением судьбы, так как именно через него обнаружится тем большее нечестие и глупость всех тех, что его чтят, тем более если он сам был пошл, подл и жалок. Если, стало быть, сумеет не только Орион – грек и человек не без заслуг, – но кто-нибудь из самых низких и грязных по натуре и духу, из самого нечестивого и братоубийственного племени мира стать обожаемым, как Юпитер: то, конечно, никогда ни он не прославится в Юпитере, ни Юпитер не обесславится в нем: ведь он будет занимать это место или престол в маске и инкогнито, так что скорее в нем обесчестят и обесславят себя другие. Значит, никогда мошенник не добьется почитания за то, что с помощью злых духов служит обезьяной и шутом для слепых смертных.

224. – Ну, так знайте, – сказал Юпитер, – что я решил о нем во избежание всяких возможных в будущем соблазнов. Пусть валится прочь отсюда вниз. Кроме того, отнимаю у него талант устраивать шутки, фокусы, обманы, диковинки и прочие ни на что не годные чудеса. Ибо не хочу, дабы он всем этим расстраивал ту степень красоты и достоинства, какая есть и заключается в вещах, необходимых для республики мира. Ведь я знаю, как легко мир дает одурачить себя и тем самым склонить к безумию и подтолкнуть на всяческую грязь и бесчинства. Поэтому-то и не хочу, чтобы наша репутация была в полной зависимости от него или кого-нибудь подобного ему. Ибо если глуп тот царь, который своему начальнику и доблестному вождю дает такую большую власть и влияние, что тот сможет встать выше самого царя (что возможно без вреда для царства, ибо царству будет так же хорошо, а, может, и лучше под новым управлением), то насколько был бы глупее и больше заслужил бы такой царь опекуна и наставника, если бы предоставил или вручил такую же точно власть человеку ничтожному, презренному и невежественному, который сумеет все опошлить, одурачить, перепутать и перевернуть вверх дном, невежество поставив на место науки, благородство отдав презрению и подлость увенчав славой!..

225. – Пусть, – сказала Минерва, – скорее идет прочь, а на его место вступят Трудолюбие, Промышленность, воинское Упражнение и военное Искусство, которыми поддерживаются мир и власть в отечестве, варвары побеждаются, укрощаются и приводятся к гражданской жизни и человеческому общежитию, уничтожаются культы, религии, жертвоприношения и законы бесчеловечные, свинские, грубые и зверские: ибо для всего этого часто недостаточно одной моей мудрости, а иной раз нужно и острие моего копья, так как число пошлых невежд и преступников превышает число благородных, мудрых и поистине добрых и так как все эти злодейства укоренились, пустили ростки и умножились на свете.

Ей возразил Юпитер:

226. – Вполне, вполне достаточно, дочь моя, одной мудрости, ибо все это само собой старится, падает, пожирается и переваривается временем, как покоящееся на очень зыбком основании.

227. – Но пока что, – сказала Паллада, – нужно сопротивляться и бороться, дабы своим насилием все это не уничтожило нас прежде, чем мы его обновим…

228. – Перейдем, – сказал Юпитер, – к реке Еридану. Право, не знаю, как с ней быть; ведь она и на земле, и на небе, в то время как все прочие, о ком мы рассуждали, взмостившись на небо, покинули землю. Но Еридан таков, что он и здесь, и там, и внутри, и вовне, и вверху, и внизу; в нем есть и небесное, и земное; он и там – в Италии, и здесь – в южных краях, так что, по-моему, скорее от него взять надо какое-нибудь место, чем еще ему давать.

229. – Даже, Отче, – сказал Мом, – мне кажется, следует (так как у реки Еридана имеется свойство быть в одно и то же время во множестве мест и лично, и воображаемо) дать ему бытие всюду, где только станут его воображать, называть, звать и грезить о нем: все это можно устроить с небольшими издержками, без всяких процентов и не без вероятности хорошей прибыли. Но пусть будет так, что тот, кто поест его воображаемых, называемых, призываемых и мечтаемых рыб, пусть будет – с позволения сказать – как бы не ел. Равным образом, кто попьет его воды, пусть будет, как бы он не пил. Так же, у кого эта вода будет в мозгу, пусть будет как тот, у кого мозг пустой и ничем не занятый. Равным образом, кто будет в компании с его нереидами и нимфами, будет так же одинок, как и тот, кто, кроме того, еще вне себя.