Всё это виденное мимолётно в кино, в каком-нибудь «Большом вальсе», или на примерке с матерью у модистки Осковой, или при разглядывании всем двором трофейных посылок в самом конце войны, трансформировалось в стойкие нарядные картины, укладываясь в вышеупомянутую маленькую корзинку… На хрустальные флаконы из-под духов, например, пялились в комнате бывших поповен особо посвящённые, допущенные брать у них книги, а мыло, вытащенное из трофейных посылок, многим удавалось даже подержать. Ах, как потом долго и восхитительно пахли ладони!

Справедливости ради надо сказать, что мальчишеские и девичьи игры происходили довольно редко. Двор, как правило, был монолитным, единым живым организмом, подчинявшимся давно выработанным законам и порядкам. Игры были силовыми, жёсткими, горластыми – в них не давалось скидки девчонкам, впрочем некоторые из них в плане напористости, выносливости и воли к победе дали бы фору кое-кому из пацанов.

Начать игру в войну без Севки-Гитлера было делом совершенно немыслимым. Запланированная на определённое время акция начиналась с маеты – надо было выманить Севку из дома. Каждые полчаса за ним «заходили»: посылали преимущественно девчонок, которые смотрели чистыми глазами на мать и спрашивали хрустальными голосами: «А Сева выйдет»? Польщённая и заинтригованная, мать с третьего раза насильно вытряхивала бубнящего Севку на улицу.

Неизвестно уж кто первым определил сходство Севки с Гитлером, но Двор с восторгом это сходство признал и устным дворовым законом закрепил. Хотя всего-то и было в нём, что косенькая чёлочка и тёмные глазки-бусинки, но для Двора этого оказалось вполне достаточно.

Севка всеми силами отрицал какое-либо сходство, ерошил по-разному волосы, но, в силу особенности линии роста волос, чёлка всё равно ложилась набок.

Итак, вытащенный насильно во двор Севка начинал с категорического отказа исполнять роль «этого гада». «Во-первых, ни шиша не похож, во-вторых, опять бить будете», – отчаянно надрывался он. Двор клялся, стучал себя кулаком в грудь, что бить ни в коем разе не будут, что это только игра, что только ещё один разок, а там Гитлером будет кто-нибудь другой… Улещали Гитлера с помощью самого бессовестного вранья, которое тут же моментально и вскрывалось, – в запале предлагали было самому набрать в отряд немцев, кого только захочет… В результате выбранные с возмущением отказывались и заглушали Севкино отчаяние горластыми воплями: «Канаться! Канаться!» Разбивались на две команды и канались на какой-нибудь палке или верёвке.

Зимой строили крепость и бились снежками. Летом использовали окоп, вырытый во Дворе в годы войны и густо заросший лебедой, выше человеческого роста. Бой шёл с помощью комьев земли, веток, палок и всего, что попадётся под руку. Ну и рукопашная, конечно…

Война обычно длилась не один час и довольно сильно утомляла, но это не мешало в финале и своим, и чужим с упоением отлупить Гитлера: без этого игра считалась незавершённой. По окончании ритуального действа ирод вздыхал спокойно – он снова становился Севкой, а протяжный крик «лапта-а-а» или «чур, прятки!» окончательно делали его нормальным дворовым пацаном на какое-то время, вплоть до следующей войны…

Особо жёсткие игры сменялись кратковременными периодами тяги к прекрасному – литературе, театру, кино… Дворовый театр – особая тема. Здесь полностью коноводили девчонки: они выбирали спектакли, костюмы и делили роли. Мальчишки, досадливо крякая, только напяливали бумажные «графские» воротники да категорически отказывались исполнять любовные роли. Они тоже в итоге доставались девочкам.

Двор собирал с бабок денежную мелочь, вешал драный занавес из старых штор перед красным сараем и показывал… Да, собственно, всё то, что видел в кино. Пацаны, конечно, не опускались до спектаклей про Тарзана, они в него и так играли всё лето: с жуткими прыжками с сарайных крыш, с летанием на верёвке, с дикими воплями…

А вот «Золушка»… Ах, эта Золушка! Милая пухленькая чаровница Янина Жеймо, околдовавшая всё послевоенное поколение мальчиков и девочек! Какая девочка не видела себя в пышном бальном платье, в перчатках до локтя и туфельках, в хрустальных туфельках, подумать только! Какой мальчик не растягивал машинально губы в блаженной улыбке, посреди киношной темноты, встречая сияющий взгляд с экрана!

Но вот беда – не походили дворовые Золушки на настоящую… Никаких округлых шеек, пухленьких локотков и сияющих белизной щёчек, – у всех туго обтянутые кожей треугольные подбородки, конопатые носы, сбитые коленки и исцарапанные руки… Правда, сами девчонки так не считали.

«Золушка» готовилась долго и грандиозно. Реквизит и костюмы стаскивали к красному сараю. Тут были жёсткие от крахмала тюлевые накидки на подушки, прикроватные кружевные подзоры, драная маркизетовая юбка, древние шторочки-задергушки с крошечной рюшечкой – словом, всё то, что удавалось стянуть из сундуков зазевавшихся бабушек. На главную роль вырисовывались две претендентки – Рая с первого этажа и подвальная Ламарка.

Губастенькая тощая Рая торжественно поставила на лавку завёрнутые в платок мамины туфли. Девчонки, ахнув, столкнулись над этим чудом лбами, сгрудившись вокруг него плотным кольцом. Белая замша, изящнейший затейливо расклешённый каблучок и двойной бант – голубой на белом… Такое же чудо, как хрустальные!

– Золушкой буду я, – пользуясь случаем, постановила Рая.

Ну пусть Рая. Главную роль всё равно будут играть туфельки – многим в ходе спектакля придётся их примерить. Все были согласны. Все, но не Ламара.

– Как это, ты Золушка? Без волос? – свирепо спросила она, со значением накручивая белобрысенькую прядь на палец. Я буду Золушка!

– Мои туфли – я Золушка, – не сдавалась Рая.

– Лысая? – раздражённо напомнила Ламара.

– Заколись ты в три дуги! – по-взрослому ругнулась Рая, схватила туфли и рванула домой.

Дома она встала перед зеркалом и внимательно рассмотрела себя. Пришлось признать, что зерно истины в Ламаркиных словах было. Каждое лето, перед пионерским лагерем, мама отводила Раю к тётке, работавшей в мужской парикмахерской. Тётя Нина снимала машинкой до основания волосы с висков, с затылка, а чтобы племянница не ревела и было куда привязать бант – оставляла пышный чуб на темени. Кажется, у мужчин это называлось полубокс. Конечно, проще и надёжней было ликвидировать всю растительность на голове, но слушать Раин рёв себе дороже. Ревела она так, что кровь стыла в жилах, и долго.

Как ни крути, Раино тощее губастое лицо с носом-картошечкой и венчающей огурцеподобную голову пышной мохнатой чёлкой ни единой чертой не походило на Золушкино. Ну и пусть. Не уступать же на этом основании Ламарке!

Рая тяжело вздохнула и полезла в шифоньер предусмотрительно прибрать туфли до маминого прихода. Это надо было сделать аккуратно, красиво и точно в то маленькое местечко, тот прогальчик между коробкой с шерстяными носками и узелком с мотками старой пряжи, который был им предназначен. Путаясь в платьях и пальто, кряхтя, Рая вошла в шкаф, нагнулась, нащупывая прогальчик рукой. Туфли легли ровно, Рая выпрямилась и изо всех сил врезалась башкой в полку для шапок и шляп. Искры посыпались из глаз, а с полки шлёпнулась туго набитая наволочка.