Разбирая семейные бумаги, Вольский нашёл заместительный билет своей бабушки. Из гневного росчерка полицеймейстера можно было узнать, что Фанни Абрамовну со службы на Нижегородской ярмарке отставили за непотребство.

Утро оказалось безнадёжно испорчено.

Забросив документ куда подальше, Вольский спустился на улицу. Променад не принёс облегчения. Меньшевику пришёл на ум другой способ исправить настроение, который, правда, как почти все радости жизни, стоил денег. Уже давно число одалживающих Вольскому сократилось до одного человека.

У дома, где жил Василий Васильевич Розанов, на проезжей части столпились мещане, указывая вверх, на окно, за стёклами коего маячил пергаментного оттенка предмет. Нахмурившись, меньшевик вошёл в парадное.

В передней ожидала молоденькая просительница. Вольский прошёл мимо в кабинет.

Василий Васильевич сидел на подоконнике в чём мать родила и чистил монеты. На расстоянии вытянутой руки истекала пеной шайка мыльной воды.

— А-а-а, Коля! Оцените этот чудесный экземпляр.

Подойдя, Вольский чертыхнулся в луже и схватил, чтоб устоять на ногах, крестовину оконной рамы. Стараясь не глядеть на тщедушное розовое тельце писателя, прищурился на монету.

— А что за предмет изображён, с крылышками? Неужели?..

— Вы всё верно угадали, Коля, — улыбнулся Розанов.

— Ну и пошляки же были эти ваши древние греки, — процедил Вольский. Выглянул в окно: внизу толпа ещё приросла.

Не отрывая любовного взгляда от монеты, Василий Васильевич поинтересовался:

— Там, в передней… Ещё ждут?

— Барышня в калошах, — подтвердил меньшевик.

— Второй час, — вздохнул писатель, укладывая драгоценный кругляш в шкатулку. — Обратили внимание, какая у ней книга увесистая? Предисловие выпрашивать будет, — голос у него дрогнул. — На днях старушка заявилась. С брошюрой собственного сочинения. И кто, вы думаете, такая? Молоховец!

Вольский наморщил лоб:

— Повариха? Второй том «Подарка молодым хозяйкам» настрочила?

— Если бы. Толкования пророчеств, озаглавленные «Якорь спасения».

Влетела с подносиком экономка и сварливо объявила:

— Полугар для полубарина!.. Ох, чего ляпнула, типун глупой бабе на язык.

«Приживальщиком назвала», подумал Вольский. Опрокинув стопку в рот, выдохнул:

— Отменно, Домна Васильевна. А закусить отчего не предусмотрели? Только не как в прошлый раз, с усатым существом…

— Ах, какое, право слово, существо, — так, побегушечка! — с напускной весёлостью тараторила экономка.

Розанов подмигнул ей:

— Принесите пряничек.

Та мигом обернулась и поставила блюдечко с расколотым пряником.

— Вы кушайте, кушайте! Как вам?

— Вкусно, — пробубнил Вольский с полным ртом. — Только мышами пахнет.

— Фантазёр, — упрекнул благодушно Розанов и снова заработал щёточкой.

Вольский заметил:

— Тут на глазури будто письмена, — и начал увлечённо восстанавливать мозаику пряника. — «Чьи-че-рин». Вместо буквы «и» отчего-то знак восклицания.

— Вам попался автограф пиита, который пряник прислал. Собственно, «поэзу» вы уже поглотили. Отчего вы перестали кушать?

Вольский прокашлялся и приступил к рутине.

— Василий Васильевич, одолжите денег.

— А на что вам? — опасливо спросил Розанов. — Верно, на кокоток?

— Ну что вы, Василий Васильевич! Хочу вызвать горничную, чтоб в комнате убралась.

— Какая удача! — Василий Васильевич взмахнул щёткой так, что разлетелись мыльные брызги. — Вы, когда кончите, конечно, сразу отошлёте её в мой кабинет? От чистки монет сами видите, какая развелась слякоть. Надобно промокну́ть.

— Сомневаюсь, что сие возможно, — сказал после небольшой заминки меньшевик.

Розанов задумался, побарабанил пальцами по подоконнику.

— Вы ведь женаты, Коля?

— Да вам же известно. Супруга лечится на водах. Третий год. Оттого порой приходится брать прислугу в помощь по дому. А почему вы вдруг?..

— Так, просто.

Василий Васильевич задержал руку над выложенными на тряпицу щетками, выбирая между инструментом с козлиным волосом и свиной щетиной.

— Поверхности запылились. Поймите, Коля, мебельный гарнитур требует полировки с воском.

— У вас мебель трухлявая! — бросил Вольский. — Того и гляди, рассыплется. Лучше её вовсе не трогать.

Розанов сказал убеждённо:

— Именно поэтому, Коля, за ней нужна забота особенного рода.

— Знаете, Василий Васильевич, — решительно сказал меньшевик, — на две уборки подряд не всякая горничная согласится.

— Мы ей чаю дадим, — беззаботно предложил Розанов. — И к нему утешеньице: грушёвое варенье.

Вольский отчего-то заупрямился.

В наступившей тишине стали хорошо различимы доносящиеся с улицы свистки и выклики.

Розанов вдруг отложил щётку и, пристально взглянув на меньшевика, вымолвил:

— Погубят вас грехи, Коля.

— А вас, Василий Васильевич, добродетели, — насупившись, отозвался меньшевик.

Розанов извлёк из полотняного мешочка купленный по бросовой цене римский асс, заросший зеленью окислов до неузнаваемости, и сердито тёр, пока медь не засияла. Определив монету в шкатулку, спросил:

— Позволите хотя бы в замочную скважину оценить, насколько ловка ваша горничная в уборке?

— Нет, не позволю, — отрезал Вольский. — Придётся вам собственноручно свои поверхности протирать. Да и Варвара Дмитриевна рассердится, коли посторонняя женщина на них посягнёт.

— Отчего Вареньке сердиться? — удивился Розанов. — Радоваться станет.

— А вы спросите её, рассердится или как.

— Зачем Варю беспокоить, пусть отдыхает, — махнул рукой писатель.

Василий Васильевич усердно склонялся над стойкой окисью и, как будто забыв обо всём, начал напевать:

— «Я еду пьяная и очень бледная…» Тьфу, экая пакость прилипла. Денег я вам не дам, — он вдруг поднял глаза на Вольского. — Пора вам уже отвыкнуть от социалистического легкомыслия в обращении с чужими капиталами.

* * *

Боря Бугаев спешил по своим поэтическим делам, когда идущий навстречу субъект в опорках и рединготе столкнул его с тротуара.