Озарение длилось довольно долго, и поведение Таньки на этот период изменилось самым радикальным образом. Прежде всего она перестала посещать свою просторную квартиру на Бульварном кольце, оставила попытки найти клиентуру как психоаналитик, перестала ходить на лекции в институте и вообще начала вести себя, как все дамы ее круга, не получившие хорошего образования и потому лишенные возможности работать творчески, зато имеющие в распоряжении состоятельных мужей со всеми вытекающими из этого обстоятельства возможностями.

День она проводила, курсируя между косметическими салонами, фитнесс-клубами, дорогими бутиками и модными столичными тусовками. Однако деликатесный корм, что называется, оказывался совершенно не в коня, и с каждым днем такого приятного во всех отношениях времяпрепровождения Танька становилась все мрачнее и мрачнее, тоскливая затяжная депрессия окутывала ее своим беспросветным облаком, свинцовой тяжестью холодного отчаяния ложилась на плечи. И подкашивались колени, не было никаких сил, чтобы встать, привести себя в порядок и снова ехать куда-то в шумную, безразличную ко всему, холодную и чванливую людскую толпу. Однако и дома в четырех стенах тоска тянула к ней свои липкие, холодные щупальца изо всех углов. А сон, проклятый, бежал от нее как от прокаженной, и только верная подружка бессонница упрямо обметывала глаза синим и красным: синим — размытыми густыми тенями, наполнявшими глазницы, и красным — тонкой каемочкой по кромке век.

Проклятое наследие Ванды — ее уроки и вся она со своими работой, дружбой, любовью и творчеством — стояло стеной между Танькой и теми маленькими радостями жизни, которым беззаботно предавались и были совершенно в том счастливы тысячи таких же, как она, обыкновенных женщин. И не могла Танька довольствоваться маленькими радостями, скучно становилось ей в их простеньком мишурном кружении; а другие, подсмотренные в чужой, далекой, словно сказочной (но она-то совершенно точно знала, что реальной!) жизни, оказывались недоступны.

Все возвращалось на круги своя, и Танька вновь была одержима идеей в ту жизнь прорваться любой ценой, чего бы это ей ни стоило, как вдруг судьба или кто-то, кому в ту пору дозволено было вершить такие дела, подбросил ей два тонких, поистертых и слегка пожелтевших от времени листка бумаги.

И вновь завертелась карусель, вспыхнули погасшие было огни, озарилась ярким светом призывная реклама, со скрипом, неспешно, но постепенно набирая скорость и все более резво, закружилось старое колесо. Бежали по кругу, гарцуя, как живые, маленькие деревянные лошадки, и девочка Танька, крепко вцепившись в густую гриву одной из них, продолжала свою отчаянную, дерзкую погоню.

Дай Таньке волю, она бы бесконечно отматывала и отматывала время на полчаса назад, когда начался этот разговор. И потом медленно-медленно, наслаждаясь каждой его интонацией, каждой паузой и даже теми неловкими недоговоренностями, которые то и дело повисали в воздухе, прокручивала бы его мысленно снова и снова.

Собственно, этим она и занималась.

— Добрый вечер, — произнесла она, обращаясь к невидимому собеседнику, стараясь при этом вложить в интонацию как можно больше тепла и обаяния.

— Здравствуйте, — дружелюбно отозвался на другом конце провода приятный мужской голос.

— Могу я попросить к телефону Юрия Генриховича?

— Я вас слушаю. — Голос по-прежнему был доброжелателен, в нем сквозили вполне понятные нотки любопытства, но любопытство это было слегка кокетливым. Поздний звонок нисколько не раздражал и не беспокоил ее собеседника, отрывая от дел, скорее, наоборот, приятно разнообразил вечернюю скуку.

— Еще раз добрый вечер, Юрий Генрихович. Простите за поздний звонок, но раньше до вас было не дозвониться, — наугад соврала Танька и, похоже, попала в десяточку.

— Это верно, вы и сейчас меня застали случайно: я по этому телефону отвечаю крайне редко. Так, слушаю вас, чем обязан?

— Меня зовут Татьяна Борисовна Фролова, но не пытайтесь вспомнить мое имя: оно вам ничего не скажет, потому что мы с вами не знакомы. Сейчас я все объясню. Я психоаналитик, и Ванда Александровна Василевская, которую вы, возможно, помните, передала мне часть своей практики, в том числе — прошлой. Я некоторое время была ее ассистентом, потом мы работали параллельно, и вот теперь настало время разделиться. Не знаю, в курсе ли вы, но такая система давно существует на Западе, а теперь потихоньку приживается и у нас. — Танька играла ва-банк. Вполне могло оказаться, что он после некоторого перерыва снова пользуется услугами Ванды и прекрасно знает, что никакой передачи практики не существует. Возможно также, что этот человек категорически не пожелает вспоминать о своих прошлых проблемах, заставивших его когда-то обратиться к Ванде, и теперь просто в ярости швырнет трубку, а в худшем случае — позвонит Ванде и выскажет ей свое «фи». Тогда ситуация вообще могла принять откровенно угрожающий оборот. Словом, вероятность обрести очень крупные неприятности была крайне велика, но все сложилось совершенно иначе. Так могло ли это быть просто случайным совпадением? Разумеется, нет! И Танька уже ликовала, предчувствуя победу. А он тем временем поддержал, подхватил и сам развил брошенный ею наугад клубочек лживых утверждений.

— Да, да, разумеется, слышал, конечно. И знаете, давно пора. Мы ведь с точки зрения психологического консультирования все еще пребываем где-то на уровне пещерного века. Я не ошибаюсь?

— Абсолютно правы. Даже еще дальше, в ледниковом периоде.

— Усы!.. Так что, Ванда Александровна по-прежнему процветает?

Теперь Таньке потребовались вся ее выдержка и артистизм. Они не подвели, и искреннее восхищение в ее голосе совершенно натурально смешалось с легким оттенком сдержанного собственного достоинства.

— Вне критики и вне конкуренции, как, впрочем, и всегда. Мне просто повезло работать рядом с таким специалистом. Юрий Генрихович, хочу сразу оговориться: если напоминание о том, что вам приходилось пользоваться услугами Ванды Александровны, вам неприятно и вы впредь не намерены иметь дела с психоаналитиками либо, напротив, предпочитаете работать только с доктором Василевской, я готова немедленно принести вам свои извинения и прекратить этот разговор…

— Нет… Вовсе нет… Татьяна… простите, как, вы сказали, ваше отчество?

— Борисовна. Но можно просто — Татьяна.

— О! Сразу чувствуется новая школа… Ванда Александровна всегда настаивала на официальном тоне.

— Я же и не утверждала, что в точности повторяю методики Ванды Александровны. Собственно, поэтому я сейчас и формирую свою практику.

— Понимаю вас. А что, Ванда Александровна рекомендовала вам отдельных своих клиентов или передала всех, что называется, оптом?

— Разумеется, нет. Тем, с кем работает она сейчас, то есть в некотором смысле мы работали параллельно, Ванда Александровна предложила, так сказать, решить самостоятельно. Некоторым из них, как вы понимаете… — поправилась Танька, чувствуя, что собеседник увлекает ее на очень зыбкую почву.

«Идиотка! — обругала она себя. — Надо было продумать детали». Но сейчас делать это было уже поздно, и Танька решила и далее действовать экспромтом. Пока это ей удавалось, и только последний вопрос собеседника выдал некие сомнения, которые, возможно, зародились в его душе. Их надо было немедленно уничтожить, причем в зародыше, на корню, не дав возникнуть большим сомнениям, а там и полному недоверию. Но он словно сам спешил успокоить ее.