— Если бы не Гридя Ухарь, то бродил бы ты, Ждан, по дну с водяным. Ты плаваешь, как наковальня. Как тебя в дружину-то взяли?

— Пошёл бы ты, Плавик, — беззлобно огрызался Ждан. — Я зато знаю, почему ты не утонул.

— Дерьмо не тонет?

— Сам ответ ведаешь.

Князь с Волчьим Хвостом ухмыльнулись. Ульвхалли сказал Владимиру:

— Ты хорошо сражался, и твоя задумка напасть на драккар Рыжего была верной. Отец бы тобой гордился.

Владимир сдержанно кивнул, принимая похвалу. С корабля по сходням, покачиваясь от слабости, вызванной потерей крови, спустился Кальв с туго перебинтованной рукой, отверг от соратников, пытавшихся его поддержать, всякую помощь, прошёлся вдоль сидящих полонянников:

— Ну что, и кто победил?

— Они попрыгали в море после твоего вопля, когда тебя ранило, хёвдинг! — крикнул один из людей сыновей ярла.

Викинги недружно засмеялись. Кальв чуть улыбнулся одними губами, бодрясь, распрямил стан, снова пошёл мимо пленных, наслаждаясь трудной победой. Владимир с Хвостом приблизились к борнхольмцам, разглядывая их.

— Сигурд Рыжий отправился в Вальгаллу без моей помощи, — Кальв старался говорить громче, чтобы его слышали и свои и чужие, — но здесь его соратник хёвдинг Торир Палёный. Я думаю, Ньёрду будет оказана великая честь, если мы принесём его в жертву. Боги наградили его большой силой: ведь не я один видел, как Торир одним ударом разрубил щит Берси Ормсона вместе с его рукой. Мы не успели спасти Берси, и он истёк кровью.

Викинги дружно загомонили, соглашаясь. Владимир, стоявший ближе всех к Ториру, с любопытством его рассматривал: бронь, если какая и была, снята с него, раненая нога была наскоро перемотана бинтами — видимо, так его и взяли, когда он уже не мог стоять. На широких медвежьих плечах рубаха была разорвана — остались одни лохмотья — на обнажившемся теле не было места без шрамов. Торир вряд ли мог бы сосчитать битвы, в которых участвовал. По обнесённой сединой голове, крепко посаженной на могучую бычью шею, угадывалось, что хёвдинг уже не молод. Князя кольнуло сожаление, что такой воевода не на его стороне и так бесславно окончит свой путь, умерев не с мечом в руке. Торир мельком скользнул взглядом яростного, попавшего в капкан волка по лицу Владимира и вдруг выругался по-словенски:

— Попался бы ты мне в поединке, падло. Чернобог бы тебя подобрал, а не валькирии!

Князь с Хвостом переглянулись друг с другом: не ослышались ли они?

— Откуда ты знаешь словенский? — спросил Владимир. Торир шевельнулся, и усмешка на устах получилась кривой — рана сильно докучала. Молвил:

— Я понял по родовому шитью на подолах рубах, что твои воины из ободритов или вагров. Твои слова подтвердили, что я не ошибаюсь. Ты-то кто, молодец? Из рода Боривоя или боярчонок, которому повезло с добычей? Не сиделось дома?

Упландцев привлёк неожиданный разговор на языке вендов. Олав, распихав стоявших у него на пути, встал рядом с новгородским князем, жадно слушая почти родную для него молвь. Владимир скривился оттого, как это было сказано, ответил с гордым железом в голосе:

— Тебе не нужно знать моего имени. А дома меня брат мой лишил, хоть и владел я им по праву своего отца родного Святослава, который меня им наделил.

— Святослав у руян слишком молод, чтобы быть тебе отцом, а у глинян слишком стар, — сказал Торир, с острым вниманием глядя на Владимира. — Я знал Святослава Русского и ходил с ним от самой Хазарии до Доростола.

Упландцы, кто знал по-вендски, переводили соратникам, вопросами своими мешавшим слушать.

— Я сын его! — почти яростно воскликнул Владимир, но Хвост не дал никому ни обдумать, ни обсудить, засыпав Торира вопросами, не веря в такое совпадение:

— С кем шёл в Болгарию? С Переяславца[148]куда уходил, когда пришли на Русь печенеги? Сражался потом в войске Свенельда или Святослава? Про Доростол расскажи: кто камнемётные орудия рушил? Чем славна была битва в Перунов[149]день? Сам откуда? Из Ладоги? Изгнали тебя оттуда? Понятно, что ты за человек.

Торира самого захватил собственный сказ, и он перешёл на язык Северных стран, чтобы всем было понятней. Не умел Палёный красиво сплетать словеса, но и его рассказа было достаточно, чтобы представить многотысячное кишение ратей, шум битвы, раздававшейся на несколько вёрст, отвагу воинов, насмерть бившихся с закованной в железо ромейской конницей. Когда закончил, на него с восхищением смотрели не только упландцы, но и пленные борнхольмцы, не ожидавшие от своего хёвдинга такого красноречия. Токи Плешивый сказал с сожалением:

— Жаль, Вальдамар, что ты не держишь около себя хороших скальдов, ибо про такие подвиги нужно слагать висы.

Хвост оглянул князя изменившимся тёмным взглядом серых глаз, в которых воскресли запрятанные глубоко в голове воспоминания о битвах бок о бок с покойным отцом Ратшей Волком, произнёс:

— Он не лжёт, княже, — и тут же спросил: — Как звали тебя раньше, воин?

— Сам я из Ладоги, и там люди называли меня Турином. С тех пор я не менял имя, пока варяги не переиначили по-своему.

Упландцы оживлённо обсуждали услышанное. Торир-Турин, выговорившись, с обречённой тоской смотрел то на Владимира, то на Хвоста. Кальв полушутя пытался возвеличить значимость приносимой жертвы Ньёрду:

— Теперь Эгир никогда не тронет меня волной, а на пути купцов, которые идут либо к нам с Иваром в фюльк[150], либо к конунгу Эйрику, никогда не раскинет сети Ран![151]

— Кальв Олавсон! Твои люди и твоего брата Ивара взяли в полон этого хёвдинга, — произнёс Владимир, — а я прошу тебя отдать его мне! Взамен ты можешь взять мою долю добычи и воеводы моего Ульвхалли!

Кальв уже ожидал предложения, но всё равно не ответил, обдумывая и украдкой глядя на Ивара, что стоял, опираясь на топор, поставленный длинным древком на землю, и смотрел на происходящее невидящим взглядом. Для него, равно как и для Кальва, была первая битва с таким потерями. Просто старший брат переживал больше, прогоняя через себя каждый миг боя, прикидывая, что мог бы сделать, чтоб спасти соратников, со многими из которых играл в мяч в одале своего отца, ходил на ловы и за данью к бондам. Олав вплотную приблизился к Кальву, заговорил с мягкостью рыси: