у нее было веселое; здороваясь со мною, она посмотрела на меня серьезно и сказала:

— Сегодня вам нельзя дежурить. Вы утомлены. Мне опять совсем хорошо. Серьезно, я совсем здорова, и если кому-нибудь из нас непременно нужно бодрствовать, то уж я постерегу ваш сон.

Я не хотел с нею спорить и пошел ужинать. Люси составила мне компанию, и, очарованный ее воодушевляющим присутствием, я прекрасно отужинал и выпил две рюмки более чем превосходного портвейна. Затем Люси повела меня в комнату, которая была рядом с ее комнатой, там топился камин.

— Теперь, — сказала она, — вы останетесь здесь. Эту дверь я оставляю открытой. Вы ляжете тут на кушетке, так как я все равно знаю, что во время дежурства ничто не заставит вас, врачей, лечь в постель, раз рядом находится ваш пациент. Если мне что-нибудь понадобится, я вас позову, и вы тотчас же сможете прийти ко мне.

Мне оставалось только подчиниться, тем более что я устал как собака и не смог бы сидеть дольше, даже при всем желании. Она еще раз повторила, что позовет меня, если ей что-либо понадобится; я лег на кушетку и забыл обо всем на свете.

ДНЕВНИК ЛЮСИ ВЕСТЕНРА

9 СЕНТЯБРЯ. Сегодня вечером я чувствую себя совершенно счастливой. Все это время я была очень слаба, сегодня же я в состоянии двигаться, разговаривать и думать; у меня на душе точно солнышко выглянуло после пасмурных дней. Мне кажется, что Артур где-то очень, очень близко от меня — я чувствую его присутствие. Болезнь и слабость эгоистичны и обращают все наши помыслы и симпатии на самих себя, а здоровье и силы пришпоривают любовь, и в мыслях, и в чувствах ты тогда можешь бродить где заблагорассудится. Я знаю, где мои мысли. Если бы только Артур знал! Мой милый, милый! О, благодатный покой прошлой ночи! Как хорошо мне спалось, когда этот славный д-р Сьюард дежурил возле меня; сегодня мне тоже не страшно будет спать, раз он так близко; ведь я каждую минуту могу позвать его. Бесконечное спасибо всем за доброту ко мне. Благодарю тебя, Создатель мой! Спокойной ночи, Артур!

ДНЕВНИК Д-РА СЬЮАРДА

1 °CЕНТЯБРЯ. Едва я почувствовал, как профессор прикоснулся к моей голове, я моментально проснулся и вскочил. Мы к этому привыкли в больнице.

— Ну, что с нашей пациенткой?

— Ей было хорошо, когда я ее оставил, или, вернее, когда она меня оставила, — ответил я.

— Пойдем посмотрим, — сказал он, и мы вместе вошли в ее комнату.

Штора была опущена; я пошел поднять ее, между тем как Ван Хелсинг тихо, по-кошачьи приблизился к кровати.

Когда я поднял штору и солнечный свет залил комнату, то услышал глубокий вздох профессора.

Я знал уже значение этого вздоха, и ужас охватил меня. Когда я подошел, он подался назад, и восклицание «Gott in Himmel»[11] вырвалось из перекошенного страданием рта. Он показал на постель; его суровое лицо исказилось и побледнело. Я чувствовал, как задрожали колени.

Бедная Люси лежала в постели, по-видимому, в глубоком обмороке, еще более бледная и безжизненная, чем раньше. Даже губы ее побелели, десны как бы сошли с зубов, как иногда случается после долгой болезни. Ван Хелсинг хотел уже в гневе топнуть ногой, но интуиция, основанная на жизненном опыте, и долгие годы привычки удержали его.

— Скорее, — сказал Ван Хелсинг, — принесите бренди.

Я помчался в столовую и вернулся с графином. Мы смочили бренди ее губы и натерли ей ладони, запястья и область сердца. Он прослушал ее и после нескольких тревожных минут сказал:

— Еще не поздно. Сердце бьется, хотя и слабо. Весь наш прежний труд пропал, придется начать сызнова. Юноши Артура здесь, к сожалению, нет; на этот раз мне придется обратиться к вам, дружище Джон.

Сказав это, он начал рыться в своем чемодане и вынул оттуда инструменты для трансфузии. Я снял сюртук и засучил рукав рубашки. Не было никакой возможности прибегнуть к снотворному, да, в сущности, и незачем было прибегать к нему; поэтому мы принялись за операцию, не теряя ни минуты. Через некоторое время — кстати, продолжительное, потому что переливать кровь, даже когда ее отдают добровольно, занятие отвратительное, — Ван Хелсинг поднял палец, чтобы предостеречь меня.

— Тихо, не шевелитесь, — прошептал он, — я боюсь, что благодаря притоку сил и жизни она с минуты на минуту может прийти в себя, и тогда нам грозит опасность, ужасная опасность. Впрочем, я приму меры предосторожности. Я сделаю ей подкожное впрыскивание морфия.

И он принялся ловко и быстро выполнять задуманное. Морфий хорошо подействовал на Люси: благодаря ему обморок медленно перешел в наркотический сон. Чувство гордости охватило меня, когда я увидел, как нежная краска возвращается к ее бледным щекам и губам. Ни один мужчина не знает, пока не испытает на опыте, что это за ощущение, когда его кровь перелита в вены женщины, которую он любит. Профессор внимательно следил за мной.

— Довольно! — сказал он.

— Уже? — удивился я. — У Арта вы взяли гораздо больше!

Он грустно улыбнулся в ответ и сказал:

— Он ее возлюбленный, ее fiancé![12] А вам придется немало жертвовать своей жизнью, как для нее, так и для других, а пока — довольно.

Когда операция закончилась, он занялся Люси, а я прижал к ранке тампон, чтобы кровь не текла. Дожидаясь, пока он освободится, чтобы помочь мне, я прилег на кушетку, так как чувствовал слабость и даже дурноту. Вскоре он сделал мне перевязку и отправил меня вниз выпить бокал вина. Когда я выходил из комнаты, он нагнал меня и прошептал:

— Помните, никому об этом ни слова. Даже если Артур неожиданно придет сюда, как тогда, ни слова и ему. Это может его напугать и вместе с тем возбудить в нем ревность. Ни того, ни другого быть не должно. Пока все.

Когда я вернулся, он взглянул на меня внимательно и сказал:

— Вы не в самом плохом состоянии. Идите в комнату, ложитесь на софу и отдохните немного; потом позавтракайте и приходите сюда ко мне.

Я подчинился его приказам, потому что знал, насколько они правильны и мудры. Я сыграл свою роль, и теперь моим долгом было восстановить силы. Я чувствовал, что очень ослабел, и даже не испытывал удовлетворения от сделанного. Продолжая недоумевать, как Люси смогла так быстро поправиться и как ей удалось потерять столько крови без каких-либо следов, я заснул на софе. Должно быть, я продолжал недоумевать во сне, так как, засыпая и просыпаясь, мысленно все возвращался к небольшим