Джонатан пришел в себя, весь в холодном поту, на полу гостиной. Симона стояла перед ним на коленях, осторожно обтирая мокрым полотенцем его лоб и лицо.

– Дорогой, что с тобой? Как ты себя чувствуешь? Джордж, все в порядке. С папой все в порядке!

Но голос у нее был испуганный.

Джонатан снова опустил голову на ковер.

– Воды? – спросила Симона.

Джонатан отхлебнул из стакана, который она поднесла к его губам, и снова откинул голову.

– Мне кажется, я мог бы пролежать здесь весь день!

Звон в ушах заглушал его собственный голос.

– Дай-ка я поправлю.

Симона одернула его пиджак, который смялся под ним.

Из его кармана что-то выпало. Он видел, как Симона это подняла и озабоченно на него взглянула. Он лежал с открытыми глазами, глядя в потолок, потому что с закрытыми было еще хуже. Минута за минутой проходили в молчании. Джонатан не волновался, зная, что еще протянет, что это не смерть, а лишь обморок. Может, сестра смерти, ибо сама смерть приходит совсем не так. Смерть, наверное, слаще и соблазнительнее, она потянет за собой, как волна, увлекающая пловца подальше от берега, мертвой хваткой вцепившись в ноги того, кто отважился заплыть слишком далеко и таинственным образом утратил способность сопротивляться. Симона ушла, силой уведя за собой Джорджа, потом вернулась с чашкой горячего чая.

– Я положила побольше сахара. Тебе станет лучше. Хочешь, я позвоню доктору Перье?

– О нет, дорогая. Спасибо.

Сделав несколько глотков, Джонатан добрался до дивана и сел.

– Джон, что это? – спросила Симона. В руке у нее была маленькая голубая книжечка – расчетная книжка швейцарского банка.

– А… это… – Джонатан покачал головой, пытаясь прийти в себя.

– Банковская расчетная книжка. Ведь так?

– В общем… да.

Сумма была шестизначная – более четырехсот тысяч, – и после нее стояла буква "ф". Он знал, что Симона заглянула в эту маленькую книжечку по простоте душевной, полагая, что там ведется запись покупок для дома, какой-то их общий счет.

– Здесь написано – «франки». Это французские франки? Откуда она у тебя? Что это, Джон?

Сумма действительно была во французских франках.

– Дорогая, это что-то вроде аванса… от немецких врачей.

– Но… – протянула Симона в замешательстве. – Это ведь французские франки, да? Но такая сумма! – Она нервно рассмеялась.

Взгляд Джонатана неожиданно потеплел.

– Я же говорил тебе, откуда эти деньги, Симона. Естественно… понимаю, сумма немалая. Я не хотел тебе сразу говорить. Я….

Симона аккуратно положила голубую книжку поверх его бумажника, лежавшего на низком столике перед диваном. Потом выдвинула стул из-под письменного стола и уселась на него верхом, держась за спинку одной рукой.

– Джон…

В дверях неожиданно появился Джордж. Симона решительно поднялась, и, подойдя к нему, повернула его за плечо.

– Голубчик, мы с папой разговариваем. Оставь-ка нас одних на минутку.

Она вернулась на свое место и тихо произнесла:

– Джон, я тебе не верю.

Джонатан почувствовал дрожь в ее голосе. Она говорила не только о сумме, пусть и значительной, но и о его тайных поездках в Германию.

– Видишь ли… ты должна мне верить, – сказал Джонатан. К нему возвращались силы. Он поднялся. – Это аванс. Они не думают, что я смогу как-то потратить эти деньги. У меня не будет на это времени. А вот ты сможешь.

Он рассмеялся, но Симоне было не до смеха.

– Деньги переведены на твое имя. Джон, ты что-то от меня скрываешь.

Она помолчала несколько секунд, ожидая, что, возможно, услышит правду, но он ничего не ответил.

Симона вышла из комнаты.

За обедом они словно отбывали повинность, почти не разговаривая друг с другом. Джонатан видел, что Джордж озадачен. Джонатан представил себе, что будет дальше, – Симона, скорее всего, в ближайшие дни не станет ни о чем спрашивать, терпеливо ожидая его объяснений. Они будут играть в молчанку, а объятий, выражений симпатии или смеха больше не будет. Надо бы придумать что-то еще, получше. Он сказал ей, что рискует умереть вследствие лечения, разве не логично, что немецкие врачи так много ему платят? На самом деле, нет. Джонатан вдруг осознал, что его жизнь не стоит той суммы, которую ему заплатили за жизнь двух мафиози.

В пятницу день с утра выдался хороший – примерно каждые полчаса прыскал легкий дождик, а потом опять появлялось солнце. Как раз то, что надо для работы в саду, подумал Том. Элоиза уехала на машине в Париж – в каком-то бутике на улице Фобур-Сент-Оноре проводилась распродажа. Том был уверен, что она вернется с шарфом или чем-нибудь не менее для нее важным от «Эрмеса»[89]. Том сидел за клавесином и играл тему из «Гольдбергских вариаций»[90]– она звучала у него в голове, он чувствовал ее в пальцах. В Париже он купил несколько нотных сборников в тот же день, когда приобрел клавесин. Том знал, как должна звучать первая вариация, поскольку у него была запись Ландовской[91]. Он проигрывал ее в третий или в четвертый раз, чувствуя, что у него получается. И тут зазвонил телефон.

– Алло?

– Алло… э-э… с кем я разговариваю, простите? – спросил мужской голос по-французски.

Том почувствовал, как его постепенно охватывает беспокойство.

– А с кем вы хотели бы поговорить? – поинтересовался он не менее вежливо.

– С мсье Анкетеном.

– Нет, такой здесь не живет, – ответил Том и положил трубку.

Человек говорил без акцента, это ясно. Но ведь итальянцы могут попросить позвонить француза или итальянца, который в совершенстве владеет французским. Или он понапрасну так волнуется? Нахмурившись и засунув руки в задние карманы брюк, Том повернулся к клавесину, стоявшему возле застекленной двери. Значит ли это, что члены семейства Дженотти нашли Ривза в гостинице и теперь проверяют все телефонные номера, по которым звонил Ривз? Если так, то тот, кто только что звонил, не будет удовлетворен его ответом. Любой другой ответил бы так: «Вы ошиблись, это квартира такого-то». Комната медленно осветилась солнечными лучами, словно что-то жидкое полилось сквозь красные портьеры на ковер. Тому казалось, что он слышит, как в комнату проникает солнечный свет – точно арпеджио. Том понял, что боится звонить Ривзу в Амстердам, чтобы узнать, что происходит. Звонок, кажется, был не длинный, каким бывает, когда звонят из другого города, но не всегда определишь, откуда звонят. Может, из Парижа. Или Амстердама. Или Милана. Номер телефона у Тома не зарегистрирован. Телефонистка не могла назвать его фамилию или адрес, но по первым цифрам – 424 – тот, кто звонил, легко определит район, если захочет. Это район в округе Фонтенбло. Мафии нетрудно узнать, что Том Рипли живет в этом районе, даже в Вильперсе, потому что дело Дерватта освещалось в газетах, да и его фото печаталось в них всего полгода назад. Многое зависело, конечно, от второго телохранителя, живого и невредимого, который ходил по поезду в поисках своего шефа и коллеги. Тот мог запомнить Тома, когда заходил в вагон-ресторан.