пост… Та же история. Последний пост был у входа в замок. Там его спросили, зачем он приехал.

— Мне нужно видеть рейхсфюрера, — сказал Керстен.

— Очень хорошо, — сказал начальник караула. — Он вернулся всего десять минут назад.

Агент гестапо провел доктора в спальню рейхсфюрера. Тот разувался. Держа в руках ботинок, он удивленно и радостно посмотрел на Керстена:

— Вы что, умеете мысли читать? Я как раз о вас думал. У меня опять спазмы, но я думал, что вы уже спите, и не хотел вас будить, мне не так уж плохо.

— Я это почувствовал, и вот я здесь, — не моргнув глазом, ответил Керстен. — Раздевайтесь. Я за две минуты справлюсь.

— О, я это отлично знаю, — сказал Гиммлер.

Боль прошла. Рейхсфюрер блаженно улыбнулся.

— Мне даже не надо вам звонить, если мне плохо, — взволнованно и благодарно сказал он. — Ваше дружеское отношение само подсказывает вам.

— И все же, — сказал Керстен, вздохнув и покачав головой, — у меня есть серьезная личная проблема, и только вы в силах мне помочь.

— Женщины! — радостно воскликнул Гиммлер.

— Нет, мне очень жаль, но это не любовная история, — ответил Керстен. — Сегодня утром я слышал, как Зейсс-Инкварт сказал вам, что завтра арестует двенадцать голландцев. И среди них — Турков, мой старинный друг, у которого я только что обедал. Именно поэтому я не смог пойти на прием к Мюссерту. И я уверен, что вы понимаете, как я расстроен. Во имя нашей старой дружбы, прошу вас, отмените эти аресты.

— А других подозреваемых вы знаете?

— Большинство из них — мои друзья.

Рейхсфюрер взялся за очки и принялся бессознательно двигать их вверх-вниз по лбу. Он закричал:

— Они предатели! Они вступили в преступную связь с Лондоном! Кроме того, я не могу отменять приказы, отданные Кальтенбруннером, он моя правая рука в Берлине. Зейсс-Инкварт, Раутер, их заместители — никто из них меня не поймет, они все делают для того, чтобы не дать голландцам воткнуть нам нож в спину.

Завязался длинный спор, в котором Гиммлер взывал к логике доктора, а Керстен — к чувствам рейхсфюрера. Аргументами Гиммлера были полиция, политика, война, государственные интересы. А Керстен беспрестанно твердил только одно: дружба. Он знал, что не сможет убедить Гиммлера с помощью фактов, так как Гиммлер и сам знал все факты. Он ограничился тем, что настаивал, просил, умолял — во имя тех чувств, которые к нему испытывал Гиммлер.

— Я так рассчитывал на вас, я так верил в нашу дружбу! — повторял Керстен снова и снова.

Мало-помалу движение очков на лбу рейхсфюрера замедлилось, затем прекратилось. Гиммлер устало вздохнул, устроился поудобнее в кровати с балдахином, обвел взглядом позолоченную лепнину спальни. Было тепло, он прекрасно себя чувствовал, у него не болел живот. Он сказал:

— Ну ладно уж, дорогой господин Керстен, я прав, и вы это знаете. Но в конце концов, не будем же мы ссориться из-за двенадцати человек. Нет? Это было бы очень глупо. Тут все предатели. Дюжиной больше, дюжиной меньше… Это, в конце концов, неважно. Хорошо, я поговорю с Раутером завтра утром.

Керстен сказал мягко:

— Завтра будет поздно. Я буду вам бесконечно признателен, если вы позвоните ему прямо сейчас.

— Но Раутер спит, — возразил Гиммлер.

— Он проснется, — сказал Керстен.

Гиммлер пожал плечами и пробурчал:

— Последнее слово всегда остается за вами. Так уж и быть. Звоните Раутеру.

Телефон стоял далеко от кровати, на которой лежал Гиммлер. Керстен взял трубку и попросил соединить его с Раутером. Услышав его голос, он сказал:

— Господин обергруппенфюрер, с вами хочет поговорить рейхсфюрер.

Гиммлер поднялся, путаясь тощими икрами в подоле белой ночной рубашки, подошел к телефону и приказал:

— Все аресты, назначенные на сегодняшнее утро, отложить на неопределенный срок. Я приму решение по этому поводу, когда вернусь в Берлин.

Звук в телефоне был громкий, и Керстен слышал, как Раутер ответил:

— Jawohl, jawohl, Reichsführer[59].

Между тем в это время в кабинете начальника голландского гестапо сидел генерал войск СС Готтлоб Бергер. Когда разговор закончился, Раутер злобно прорычал:

— До чего мы дошли! Теперь какой-то иностранец отдает приказы рейхсфюреру. Этот Керстен опасен. Хотел бы я знать, кто за ним стоит.

— У вас ума не хватит, чтобы в этом разобраться, — спокойно сказал Бергер, который ненавидел гестаповцев. — У Керстена руки длиннее, чем у вас всех. Гиммлер принимает вас, только если вы официально запросите приема и в форме, а Керстен сейчас у него в спальне и видит его в ночной рубашке.

А в этой спальне Гиммлер, положив трубку, говорил Керстену:

— Ну вот, ваше желание исполнено.

Он потрогал живот:

— И мне гораздо лучше.

Гиммлер вернулся в кровать, легонько зевнул. Было так хорошо, так хорошо… Однако у него было чувство, что на этот раз он дал слабину, слишком уступил Керстену.

— Знаете, — сказал он, — я каждый день жалею, что в 1941 году не стал депортировать этих предателей, как собирался. Если бы я тогда это сделал, подобных вопросов бы не возникало.

— Вспомните, как вам было плохо, — ответил Керстен. — Это было физически невозможно.

— Может быть, может быть, — пробормотал Гиммлер.

Он облокотился на подушку, и его темно-серые глаза в упор посмотрели Керстену в лицо. Он сказал:

— Я иногда спрашиваю сам себя: вели ли бы вы себя так же, если бы речь шла не о голландцах, а о турках или венграх?

Керстен отозвался спокойно:

— Моя совесть чиста. Или вы во мне сомневаетесь?

— О нет, я вас уверяю, нет, — сказал Гиммлер. — Простите меня. Это все усталость. Сейчас уже поздно, и я просто очень устал. Вы же видите, насколько я вам признателен, я ведь только что подарил вам этих двенадцать человек.

— Это правда, рейхсфюрер, — чуть поклонившись, ответил Керстен. — Вы можете спать спокойно. Доброй ночи, рейхсфюрер.

— Спокойной ночи, дорогой господин Керстен.

Доктор уже подошел к двери. Гиммлер подозвал его обратно:

— Зейсс-Инкварт принес мне немного фруктов и сладостей. Давайте разделим?

Керстена не надо было упрашивать. Он охотно взял шесть яблок и шесть плиток шоколада.

10

На следующий день Керстен сдержал обещание, которое до этого считал невыполнимым: он поехал домой к Туркову в Вассенаар. Туда же приехал Бофор, он отдал доктору три толстых запечатанных конверта, набитых бумагами и предназначенных для отправки в Лондон через Стокгольм.

Через два дня, 5 февраля, доктор сидел рядом с Гиммлером в его личном самолете, который летел в Берлин. Перед ними стояло два чемодана. Они выглядели одинаково и весили одинаково. Как близнецы. И оба содержали документы первостепенной важности. В чемодане Гиммлера были бумаги, врученные ему голландским