— Я сам, Мия, девочка моя, не спеши…  — шептал ей, скользя губами по коже, слушая ее дыхание, переплетая пальцы и едва не срываясь от того, как чувственно и горячо отзывается она на каждую ласку. Но когда опустился сверху, почувствовал, что девушка под ним задрожала и почти перестала дышать.

Снова пополз поцелуями, не давая прийти в себя, а когда Саломия попыталась обнять его за шею, убрал ее руки, вновь переплел пальцы и завел за голову.

— Просто дай мне себя, Мия, не бойся. Смотри мне в глаза. Ты помнишь, что я обещал, медленно… нежно… осторожно…  — поймал ее губы и выпил стон, похожий на всхлип, пальцы впились в его ладони, и он замер, сжимая их, не переставая целовать, и она снова начала дышать чуть скомкано, прерывисто, взволнованно.

Никита изо всех сил сдерживал себя, стараясь не думать о том, как дурманит и заводит его близость и открытость этой испуганной нежной девочки, иначе легко мог сорваться в пропасть и утащить за собой Саломию. Само осознание ее неопытности вбивалось в мозг, обволакивало и затягивало сладкой дымкой. Он первый. Все, что сейчас она чувствует, впервые. С ним.

Внезапно Саломия выдернула руки, обхватила его шею и прижалась щекой. Никита услышал, как в одночасье изменилось ее дыхание, теперь они двигались в одном ритме, словно поймали одну неистовую волну. Саломия прикусила ему подбородок, потом шею, а потом натянулась струной, и Никита понял, его затопило до самых краев такой нежностью, которую он в себе не подозревал и которая, он теперь точно знал, копилась в нем только для нее, для его жены.

Осторожно расставлял отметины из поцелуев на лице, шее, плечах, а потом, когда ее дыхание выровнялось, прошептал на ушко:

 — Теперь я. Держись крепко, моя Мия…

И снова это одуряющее, полубезумное состояние улетающего сознания до полной отключки. Никита пришел в себя от того, что мягкие губы осторожно снимали капли с его лба, а его дикий зверь радостно поскуливал, валяясь лапами кверху и виляя хвостом. Это что же, с ней так может быть всегда?

Оплел руками, сжал с силой, забыв, как ее легко сломать, и простонал хрипло, прихватив мочку уха:

 — Моя. Скажи, что моя.

 — Твоя, — прошептала, не переставая целовать плечо.

 — Еще,  — требовательно мотнул головой, не разжимая рук,  — еще скажи. Что ничья больше…

 — Твоя, Никита, ничья, только твоя…

…Больше моря они не видели…

Они целыми днями спали, ели и занимались любовью. И ночью тоже. Саломия сама не понимала, что происходит, наверное, остров и правда обладал какой-то аурой, но их обоих будто выбросило из реальности. Ей казалось, у нее внутри не кровь, а шампанское, и стоило Никите провести рукой по бедру или ключице, коснуться губами шеи, по венам начинали бежать пузырьки, они разгонялись, взрывались и лопались, и Никита  видел это, будто у нее кожа совсем прозрачная, его взгляд темнел, лицо становилось непроницаемым, и дальше было большой удачей, если они находились недалеко от номера. Если нет, муж просто подхватывал ее на руки и уносил, а она обвивала руками загорелую шею и целовала, куда могла дотянуться. И ни конца ни края этому сумашествию не было.

Пару раз попытались выползти на пляж, обоих хватило не больше, чем на полчаса, и дело было вовсе не в сексе, хотя именнно сексом все и заканчивалось. Никита в самом прямом смысле не выпускал ее из рук, а ей и самой нужно было все время его чувствовать  —  трогать, пробовать губами, перебирать пальцами волосы. Так и выходило, что сначала они просто лежали на шезлонге в обнимку, а там один случайный поцелуй, одна незаметная ласка, одно невольное движение  — и оставалось только добираться до бунгало.

— В следующий раз только на необитаемый остров, — сипел муж, когда они, отдышавшись, лежали в своем номере, но при этом все равно не расцеплял пальцы за ее спиной.

Она могла разбудить его ночью, или он ее будил, Саломия не уставала удивляться, откуда это в ней взялось, магия острова что-то сотворила с ее телом, иначе как объяснить то неуемное желание, которое охватывало иногда даже от одного взгляда? А может все дело было в ее мужчине?

Она теперь вообще никого не представляла на его месте. Даже ее неопытность не мешала понять, что Никита слишком хорош как мужчина, наверное, у него было достаточно женщин, она не спрашивала, конечно, но и так было понятно. И чем она могла так его увлечь, для Саломии оставалось загадкой, но то, что он не мог ею насытиться, было видно, он и говорил об этом все время. А ей это казалось странным, потому что ни разу, ни единого раза он не сказал ей, что любит.

Муж был с ней очень ласков, он называл ее своей сладкой девочкой, самой прекрасной, волшебной и чудесной, все время требовал, чтобы она говорила, что она его, и она говорила, но ни разу он не назвал ее любимой. Все, что угодно, только не это.

Он даже иногда матерился во время секса, но ей это нравилось, потому что зачастую то, что с ними творилось, по-другому назвать было нельзя. И звучало это не пошло, а как раз к месту, Саломия только улыбалась и тянулась с поцелуями. Но ей так хотелось рассказать ему, как она его любит, какие ее переполняют искрящиеся, восторженные чувства, а она молчала, порой сцепив зубы, потому что боялась, что это оттолкнет его, отпугнет. То, что у них есть  — это здесь и сейчас, и она очень боялась нарушить это равновесие.

Саломии казалось, что здесь они в другом мире, потому и Никита такой, другой, он нуждается в ней, берет и не может напиться, но когда они вернутся, все изменится, будет как раньше. Он называет ее женой, но она и так была его женой, он упивается ней, но станет ли она так ему необходима, когда он вернется в свой привычный мир, где Саломии нет и не было места?

Однажды она даже решилась. Они только оторвались друг от друга, Никита смотрел помутившимся взглядом, попеременно целуя, а потом спросил, улегшись и придавив всем телом:

— Что ж ты со мной делаешь, Мия?

«Я тебя люблю»,  — захотелось сказать, что она даже начала:

— Никита…  — а потом будто онемела, он тут же закрыл ей рот поцелуем, и потом снова ничего не дал сказать. Больше она не пыталась.

Один раз Никиту укатал на дайвинг Егор, мужчины ушли, с женой Егора у Саломии особо общение не сложилось, и она отправилась на поиски Джованни. Ее грызла совесть, ведь молодой итальянец относился к ней абсолютно искренне, он ей очень помог и абсолютно не заслуживал получить от ворот поворот от даже самого законного мужа, который разве что средний палец с надетым кольцом ему не показал.

Джованни нашелся на соседнем пляже в обществе той самой блондинки, Саломия извинилась и отозвала его на пару слов. По том, как вспыхнули его черные глаза, она поняла, что не ошиблась, она очень старалась подобрать нужные слова, объясниться, но Джованни смерил ее уничижительным взглядом и поинтересовался, как она могла терпеть общество Марины. А что Саломия могла сказать?