Или это было что-то другое? Что случилось в тот черный день, когда ее отец не вернулся из гаража домой? А главное, что ему предшествовало, этому дню? И эта странная записка: «А Валю я все-таки любил», о которой под большим секретом ей рассказала Наталья. Что она означает? Какие мысли и чувства, какие поступки скрываются за этими словами? Что значит «все-таки»? Любил, несмотря на что? И почему мама никогда об отце не говорила, не вспоминала, не рассказывала? А фотографии и письма не выбросила, спрятала на антресолях в старом чемодане с лоскутками ткани. Почему?

А мама? Выходит, и о ней она ничего толком не знала? И теперь уже никогда не узнает…

И где сейчас отец, официально признанный судом умершим? Но ведь никто не видел его мертвым. Куда он ушел в тот роковой день? Некого спросить.

Но теперь он появился в ее жизни, будто сойдя с пожелтевших, исписанных мелким острым почерком страничек.

Она увеличила фотографию, ту, где он стоит как хозяин жизни, небрежно привалившись к блестящему черному боку огромного правительственного «ЗИЛа», как будто это его собственная дорогая игрушка, купила красивую рамку и поставила на полочку рядом с Валиным фото. Теперь они снова были вместе.

— Кто это? — подозрительно осведомилась Мими, разглядывая лицо неизвестного мужчины, пока Алена осторожно вскрывала рамку, чтобы вставить снимок.

— Это ваш дедушка Слава, — торжественно объявила она.

— А разве бывают такие молодые дедушки? — усомнился Сашенька.

— Просто это очень старая фотография. Он тогда был еще молодой.

— Наш дедушка — Коля, — нахмурился Сашенька.

— Дедушка Коля — папа Андрея. А это мой папа, Слава, — пояснила Алена.

— А где он сейчас?

— Я не знаю, — честно призналась Алена. — Но ведь он у меня был. И пока мы о нем помним, он живет в наших сердцах.

— А к нам твой папа Слава приедет? — с надеждой осведомилась Анька.

— Нет, — вздохнула Алена, — к нам он уже никогда не приедет.

Но она ошиблась, потому что однажды поздним вечером зазвонил телефон и глухой мужской голос сказал:

— Здравствуй, дочка. Это говорит твой отец…

Господи, как же она их ненавидела — всех этих сытых, наглых, с ног до головы упакованных людишек, которые смотрели на нее — да что там! сквозь нее! — как на пустое место, словно она фантом, бездушный робот, послушно выполняющий чужие команды.

За что ей это, Господи! За то, что не сумела ухватить фортуну за хвост? Ей тридцать три года, она живет в обшарпанной однокомнатной «хрущобе», работает на капризную заносчивую суку и спит с ее охранником.

Почему не наоборот? Потому что капризная сука ловко выскочила замуж за богатенького замухрышку, щедро финансирующего все ее прожекты? А ей по жизни попадались одни только инфантильные козлы, которые тянули с нее деньги, а потом исчезали в неизвестном направлении, оставив самое дорогое — очередного ребенка?

И вот она буксует на обочине, а мимо проносится счастливая безмятежная жизнь. Это она-то — умная, сильная, беспощадная! Будь у нее начальный капитал и мужчина, на которого можно опереться, она пошла бы по трупам, но достигла многого, гораздо большего, чем эта тощая мымра, на которую вынуждена горбатиться.

Как такое вообще могло получиться?! Сначала она подгоняла дешевые шмотки на ее костлявую фигуру, и сука лебезила и заискивала — боялась потерять хорошую портниху. А была-то говно на палочке, секретарша в офисе, доска — два соска — грудь просит силикона, а лицо силиката. И выходит, что она, Наталья, своими руками простегала ей дорожку в новую сказочную жизнь! Задрапировала торчащие во все стороны мослы так искусно, что начальник сделал стойку на эту жердь, как собака на кость.

Единственное утешение, что ни кожи у этого начальника, ни рожи, и танцор он, видимо, отменный, судя по тому, с какой кислой мордой появляется по утрам худосочная сука. Но ведь, как известно, некрасивых мужиков не бывает, а бывает мало денег. А денег у этого танцора немерено — куры не клюют.

А с какой невиданной скоростью ничтожная секретутка утвердилась в своих новых правах! Откуда что взялось. Вчера еще месила грязь в Луховицах, папа долбежник, мама мотальщица, дед маразматик, брат олигофрен — все в хоромах барачного типа. А сегодня гонору, словно ее бабушка английская королева. Из грязи в князи.

Очарованный неизвестно чем, замухрышка осыпал свою ненаглядную швабру бриллиантами, окутал мехами, приставил охрану, как будто кто-то может польститься на ее сомнительные прелести, и подарил салон женской одежды, где она, словно красное солнышко, появляется пару раз в неделю. Естественно! Ведь есть дела куда более интересные — фитнес, парикмахерская, шопинг — чем там еще занимаются богатенькие бездельницы?

А она, Наталья, сидит за машинкой как привязанная и подгоняет шмотки, которые эти сумасшедшие суки скупают мешками. И пока она не создаст пусть маленькое, но свое собственное дело, ничего не изменится. Не зря говорят: «От трудов праведных не построишь палат каменных». Получай она хоть в десять, хоть в двадцать раз больше, все равно останется наемным работником, сквозь которого можно смотреть пустыми глазами, на которого можно орать благим матом и в любой момент выгнать на улицу, как паршивую провинившуюся собачонку.

Ненависть подступала как тошнота, захлестывала с головой, давила тяжелой тугой подушкой, не пропускающей ни воздуха, ни света. Если бы можно было высказать, выкричать, выорать в ошеломленные ухоженные рожи все, что скопилось в душе и неудержимо рвалось наружу! А потом разгромить к чертовой бабушке весь этот гребаный салон, разодрать в клочья дорогие заморские шмотки и уйти с гордо поднятой головой! Но нельзя, нельзя! Что изменится? Что она выиграет? Ровным счетом ничего. Потешит свое уязвленное самолюбие и останется с носом. На ее место тут же возьмут другую рабыню — вон их сколько понаехало со всей Руси Великой, а еще больше из сопредельных нищенствующих окраин бывшей могучей империи — молодых, ушлых, готовых на все, лишь бы только выжить, зацепиться, а если повезет, найти себе богатенького Буратино, хорошо бы, конечно, молодого, красивого и трезвого, но это уж как получится — сойдет любой подержанный замухрышка, только бы с деньгами, чтобы все и сразу, чтобы весь мир в кармане, и плевать тогда на всех с высокой колокольни, а потом будь что будет.

Разве это не ее философия тоже? Пожалуй, кроме, конечно, вот этого сакраментального «будь что будет». Уж она бы не стала плыть как дерьмо по течению, полагаясь на авось и слепой случай, подготовила себе запасной аэродром со всеми удобствами.

Но все это пустое сотрясение воздуха. Так что придется засунуть в задницу свои амбиции глубоко и надолго, лучше бы, конечно, кому-нибудь другому, но придется себе. И горбатиться за машинкой, вплетая ненависть в каждый шов, и улыбаться, принимая подачки, и спать с очередным охранником, таким же неприкаянным неудачником, как и она.