Эван был новичком, другом Дженсона. Я еще не рассказала ему про белье (использованное — в корзину, свежее — в шкафу), про секс-игрушки (во втором ящике снизу) и вообще ничего — только кратко предупредила о конфиденциальности, гигиене и изложила основы анатомии. (Я взяла в библиотеке старый видеофильм из серии «Человеческая психология» под названием «Загадка точки „джи“». Сама посмотрела, но фильм был тягомотнее любой подводной эпопеи Жака Кусто.)

Эван выглядел опрятно. Под свежевыглаженными штанами-хаки были аккуратно подвернутые носки — миссис Пожарная Служба отметила эту подробность.

— Эван? — сказала я.

Он улыбнулся, будто только что выиграл в лотерею, и проговорил фривольным тоном:

— Пойдемте.

Она встала, протянула ему свой пакет и чопорно последовала за ним наверх.

Когда за ними затворилась дверь, Дженсон тихонько сказал другим:

— Дамочка с приветом, я таких издалека чую.

Я извинилась и ушла в кухню. Мои сотрудники нравились мне всё больше, и все же в их обществе мне было неловко. Иногда стоило мне на них взглянуть, и я краснела. Поэтому, если у меня не было дел, я старалась держаться в стороне. Решив, что я их не слышу, они возобновили начатую на прошлой неделе дискуссию: какие женщины сексуальнее, толстые или худые?

— Толстым сильнее хочется, — сказал Сид. — Они лучше осознают свои желания.

— Фигня, — ответил Дженсон. — Толстые сублимируют эротические желания едой. Жратва, приятель, притупляет чувства. От нее меньше хочется.

— А ты когда-нибудь трахался на голодный желудок? — поинтересовался Сид. — Конечно нет, — ответил он сам себе.

— Вы, парни, главного не сечете, — сказал Тим. — Самое главное — ощущения.

— Мои? — уточнил Сид. — Я люблю помясистее.

— Да нет, придурок, ее. От этого ее сексуальность и зависит.

Я на кухне едва дышала.

В дверь позвонили, разговор прервался. Я открыла дверь двум дамам — худой и толстой. Толстушка выбрала Сида, чему я от всего сердца порадовалась. Кого выбрала худенькая, я не видела, ушла. Потом соберу с ребят все данные.

День выдался занятой; наконец Тим, Эван и Дженсон уехали. Сид остался — химичил что-то с айподом и музыкальными композициями. Я собирала из корзин белье.

— Слишком тут много белого, — обратился он ко мне через плечо. Он проигрывал какой-то устаревший хип-хоп.

Я нутром чувствовала: Сид хочет попросить прибавки. Я с первого дня обратила внимание на присущую ему некоторую склочность.

— А что, у тебя дома, в Коннектикуте, не так?

— Вам бы еще братишек, — Он смотрел в сторону колонок на каминной полке. Полосатая рубашка выбилась из брюк-хаки. Соотношение между широкими плечами и узкой талией у него было то самое, от которого женщины разом теряют голову.

Я сглотнула слюну, скопившуюся во рту из-за того, что у меня отвисла челюсть. Я знала, что должна проявить авторитет, но я так давно не стояла рядом с человеком, про которого знала с такой непреложностью: у него есть член.

— Знаешь кого-нибудь, кого бы это заинтересовало?

— Одного, может, и заинтересует. Он с физического факультета.

— Что это значит? — Мне удалось закрыть рот; впрочем, Сид на меня не глядел.

Сид нажал какую-то кнопку, и агрессивный рэп смолк. Из колонок полилось что-то печальное, берущее за душу.

— «Ботаник». Вроде меня.

— Кто это поет?

— Натали Уокер.

— Красиво.

— Бабская песня. — Я, видимо, возмущенно фыркнула, потому что Сид счел нужным пояснить: — Полюбил, потом бросил. Скукотища. — Нажимая кнопки, он по-прежнему стоял, повернувшись ко мне идеальной, высокомерной спиной.

— А не боишься, что собрат по духу составит тебе конкуренцию? — поинтересовалась я.

— Вы его не возьмете.

— С чего ты решил? — Меня это начинало злить.

— Побоитесь, что потом обвинят в расовой дискриминации.

Мысль была интересная, но я решила не сдаваться.

— Если тебе кажется, что тебя здесь дискриминируют, уходи. Найдешь работу в первой же музыкальной лавке.

— Я тут не ради денег, — сообщил Сид. — А ради секса. Хобби у меня такое — спелые вишенки.

Я знала, что «спелыми вишенками» некоторые юнцы называют женщин постарше, с которыми встречаются.

Я не могла понять — испытывает он меня или нет. Он глянул на меня через плечо, причем с явным расчетом. Ресницы у него загибались так круто — просто обалдеть. Радужка отсвечивала голубовато-зеленым. Он глянул на мои неказистые туфли без задника, на полные руки белья, потом на импровизированную прическу — бессмысленное сооружение из лака для волос, шпилек и заколок. Снова повернулся к айподу и включил главную тему из «Потанцуй со мной» Кевина Литтла. Ритм такой, что не устоишь.

— Мне нужно грузить белье, — сказала я ослабевшим голосом, но ни один из нас не услышал.

Я уже так давно не танцевала. Даже не могла припомнить сколько. Ритм вселился куда-то в крестец. Сид прибавил звук. Голос был настойчив: «Потанцуй, потанцуй, крошка, потанцуй со мной». Охапка белья рухнула на пол. Босоножки оказались в самый раз — страшно скользили, отчего бедра мои призывно раскачивались, будто по моей воле.

Так сколько времени прошло, три года? Четыре? Руки одеревенели, словно не знали, куда себя девать. Я не смотрела на Сида, повернулась к окнам — они слегка запотели, а над ними висела оленья голова, рот будто степлер.

Потанцуй, потанцуй со мной. Я закрыла глаза. Позвоночник вспомнил, что нужно делать, а руки все пребывали в недоумении. Сид сделал громче. Я почти не могла дышать. То ли у меня было худо с аэробной выносливостью, то ли я задыхалась от волнения. Сид танцевал у меня за спиной — я так и не повернулась, но всей спиной, всей задней поверхностью ног чувствовала жар его тела. Чувствовала, что мы оба возбуждены.

Когда песня кончилась, я нагнулась, подобрала с пола белье и крепко прижала к груди. Повернулась к нему — теперь между нами была надежная преграда из скомканных простыней.

— Работы невпроворот! — сказала я бодро.

Сид выразительно поднял брови.

— Наседка вы, вот кто, — сказал он. — Настоящая куд-кудах-тах-тах.

Кудахтал он, как человек, проведший много времени в обществе куриц.

— Я твоя начальница, — напомнила я. — Это будет неэтично, непрофессионально.

— Почему же. — Сид снова сверкнул на меня яркими глазами. — Это будет очень даже профессионально.

Я выдавила из себя приветливо-материнскую улыбку из разряда «ты прости, что конфеты кончились». И сказала:

— До вторника. Приводи своего приятеля-физика, если хочешь.