12 декабря 1785 года графиня Дюбарри была вызвана для дачи свидетельских показаний в Бастилию, где заседал суд. Дело в том, что мадам де Ламот хвасталась своими прекрасными отношениями с хозяйкой Лувесьена – правда, авантюристка равным образом кичилась дружескими связями чуть ли не со всем королевским двором.

Перед началом заседания состоялась обычная процедура подтверждения личности свидетеля, дающего показания. На вопрос об ее имени, мадам Дюбарри ответила:

– Мое имя не имеет ничего общего с делом. Вы не могли забыть его; я уже давно известна.

– Ваш возраст?

– На самом деле сей вопрос невежлив: у красивой женщины никогда не спрашивают ее возраст.

– Ну, хорошо, если мадам отказывается, поставим пятьдесят лет.

– Почему не шестьдесят? Это придало бы допросу настоящий интерес.

Графиня Дюбарри заявила, что действительно встречалась с подсудимой всего лишь один раз, когда та приехала в Лувесьен «упросить ее оказать любезность и поддержку, дабы передать королю прошение, в котором она умоляет его величество вернуть земли, принадлежавшие некогда ее семье и перешедшие в собственность короны».

Однако графиня запомнила, как визитерша тогда подписалась «Мария-Антуанетта Французская», это свидетельствовало о том, что это была обычная подпись мадам де Ламот, а не грубая попытка подделать подпись королевы, сделанная в момент преступления для обмана кардинала де Рогана. Возможно, сама того не осознавая, мадам Дюбарри дала показания в пользу обвиняемой, за что та весьма своеобразно отблагодарила ее в своих мемуарах, изданных в Лондоне в 1789 году после ее побега из тюрьмы Сальпетриер:

«Я не могу удержаться от искушения высказать свое слово по поводу той роли, которую сыграла вдовствующая королева, непорочная присной памяти Дюбарри. Показания этой женщины утверждали, что я навестила ее, чтобы молить о протекции! И что я оставила ей прошение, подписанное „Мария-Антуанетта Французская“. Факты таковы, что я навестила ее всего-навсего из любопытства, в хорошем экипаже, запряженном четверкой лошадей. Встретившись со мной лицом к лицу, она предпочла принять со мной высокомерный и бесстыдный тон. Я поспешила поставить ее на место и дала ей почувствовать расстояние между ее происхождением и моим!..»

И это при том, что практически все мемуаристы свидетельствуют о простоте, учтивости и обаятельности обхождения мадам Дюбарри!

Как уже упоминалось, графиня вела спокойную, размеренную жизнь. Встречавшиеся с ней в ту пору люди отмечают какое-то особое умиротворение, разлитое в ее лице и характерное для манеры ее поведения. Герцог де Бриссак заказал три портрета своей любимой женщины самой известной художнице того времени Элизабет Виже-Лебрён, «королеве художников и художнице королей». Только с Марии-Антуанетты ее кистью написано три десятка изображений. Именно Виже-Лебрён в 1781 году создала любимый портрет мадам Дюбарри в соломенной шляпе с пером. В ту пору графине было около сорока лет, но выглядела она великолепно. На холсте изображена не просто красивая женщина, но личность, пребывающая в ладу и с самой собой, и с окружающим ее миром. Нежные переливы мягких тонов привносят в портрет нечто лиричное и загадочное. Виже-Лебрён (в чем преуспели лишь немногие портретисты фаворитки) удалось запечатлеть столь трудный для передачи на полотне знаменитый «взгляд с поволокой» голубых глаз графини.

К сожалению, последующий портрет, написанный в 1782 году, можно без малейшего сомнения отнести к разряду неудачных. Это типичное парадное изображение модной светской красавицы, которые десятками выходили из-под кисти прославившейся к тому времени художницы. Вычурная прическа, стесняющий движения туалет, столь отличный от излюбленных графиней Дюбарри свободных одеяний, слишком нарумяненное лицо – все это говорит не в пользу стареющей прелестницы (не забудем, что в ту пору сорокалетняя женщина обычно уже была бабушкой и не могла претендовать на положение покорительницы сердец).

По-видимому, для верного де Бриссака красота Жанны оставалась неувядающей, и в 1789 году Виже-Лебрён вновь поселяется в особняке своей заказчицы, дабы та могла позировать ей для третьего портрета, не покидая родных стен.

В то лето проживание в Лувесьене не очень нравилось прославленной портретистке. Замок располагался в восхитительном месте, но шум гидравлической установки Марли, снабжавшей водой Версаль, которого, казалось, не замечала хозяйка, весьма раздражал и не давал спокойно спать Виже-Лебрён[64]. Ее также несколько разочаровала сдержанность, с которой графиня говорила о своем прошлом. Художница была в восторге от павильона Леду, где дамы пили кофе, наслаждаясь прекрасным видом на Сену. Каждый предмет в этом павильоне, вплоть до дверных ручек был произведением искусства. Иногда графиня вздыхала и тихо произносила:

– Его величество оказывал мне честь ужинать здесь, – и тотчас же переводила разговор на другую тему.

Или, проведя рукой по обитому парчой канапе, она задумчиво роняла:

– Его величество изволил приходить сюда и отдыхать после целого дня на охоте.

Теперь же на этом канапе имел обыкновение предаваться отдыху герцог де Бриссак. Художница сочла свою хозяйку очаровательной, искренне дружелюбной и щедрой, но не особенно умной. К тому же легкая шепелявость, которая невольно возвращалась к ней в обществе мужчин и восхищала ее любовника, казалась ей неуместной у женщины в таком возрасте. Виже-Лебрён не успела полностью написать портрет, выполнила лишь голову и наметила торс, поскольку, будучи напуганной взятием Бастилии в Париже, срочно покинула Лувесьен и эмигрировала за границу. Она завершила работу над холстом по памяти лишь через пятнадцать лет, по возвращении из эмиграции. На портрете мадам Дюбарри, как всегда, одета по последней моде, на ней простое зеленое платье из легкой ткани с поясом под грудью, предвестник туалетов времен Директории; последний крик моды представляет собой и белый чепец с огромным бантом на голове. Фигура отяжелела, изумительный цвет лица остался в прошлом, проявившаяся на щеках сетка мельчайших кровеносных сосудиков придала им чрезмерный румянец, кожа потеряла чистоту и отмечена мелкими оспинками, глаза с влекущим колдовским взглядом глядят из щелочек в отекших веках. Она сидит на лоне природы под деревом рядом с цветущим розовым кустом и держит в руке розу, – но все равно, это портрет счастливой и утонченной женщины.

Во время пребывания в Лувесьене портретистка стала свидетельницей посещения весьма необычных гостей. Мадам Дюбарри приняла посланцев Типу Сахиба, султана Майсура в далекой Индии. Султан искал у французского короля поддержки в борьбе против англичан. Поскольку новости до таких забытых Богом уголков доходили медленно, там все еще верили, что мадам Дюбарри обладает огромным влиянием при дворе. Они принесли ей в дар тканые золотом ткани. К сожалению, Людовик ХVI, отягощенный многими проблемами, не был заинтересован в завоевании далекой Индии и отказал посланникам. По возвращении в отечество с дурными новостями все они были казнены. А мадам Дюбарри подарила один кусок этой ткани мадам Виже-Лебрён. Многие годы спустя он пришелся художнице весьма кстати. Во времена Консульства ее пригласили на правительственный прием, но у нее не было соответствующего туалета. В ту пору в связи с египетским походом Наполеона все восточное было в большой моде, и Виже-Лебрён блистала на приеме, задрапировав золотую ткань на себе подобно сари.