За исключением Галисии, во всех смыслах слова находящейся на периферии, территория Испании защищена от катастрофических последствий столкновения, поскольку Португалия в этом случае погасит удар, сыграв роль буфера или, если угодно, переднего бампера. Сложные проблемы могут возникнуть лишь при расселении таких крупных городов как Виго, Понтеведра, Сантьяго-де-Компостела и Корунья, тогда как жители деревень настолько привыкли к постоянным и непреходящим трудностям, сопровождающим их всю жизнь, что сами, не ожидая распоряжений, советов и рекомендаций, смиренно и покорно двинулись во внутренние районы страны, используя и вышеперечисленные способы сообщения, и иные, из которых главный — способ пешего хождения.

А в Португалии ситуация совершенно другая: вся береговая линия, кроме южной части провинции Алгарве, открыта для азорского камнепада — да-да, именно камнепада, ибо не все ли равно: камень ли тебя стукнет, ты ли стукнешься о камень? последствия будут одинаковы, весь вопрос в скорости и в силе инерции, причем в данном случае не следует забывать и единственную разницу: голова, даже разбитая, разотрет все эти азорские камешки в порошок. Ну-с так вот, если вдобавок припомнить, что вся территория лежит ниже уровня моря, а на территории этой чуть не у самой воды выстроены крупные города, а также и вечную неподготовленность португальцев к ничтожнейшим из стихийных бедствий — к землетрясению, наводнению, лесному пожару или засухе — то возникают серьезнейшие сомнения в том, что правительство национального спасения сумеет исполнить свою миссию. Единственное решение — вызвать панику, заставить людей бросить свои дома и весь скарб и бежать куда глаза глядят. Плохо то, что в пути и при обустройстве на новом месте люди будут голодать, и невозможно даже представить себе, до каких пределов дойдет их возмущение, какие крайние формы примет их протест. Все это, совершенно естественно, заботит и тревожит нас, но, не станем скрывать — тревожило бы куда больше, если бы судьба не занесла нас в Галисию, не заставила присутствовать при сборах в дорогу, которая предстоит Марии Гуавайре и Жоакину Сассе, Жозе Анайсо и Жоане Карде, Педро Орсе и Псу, а тому, кто упрекнет нас в том, что эти события несопоставимы по своему значению, скажем, что все зависит от точки зрения, от настроения, от личной симпатии, ибо объективность рассказчика есть зловредное измышление модернистов, и сам Господь Бог далек был от объективности, осеняя духом своим Священное Писание.

По прошествии двух дней конь, получая рацион повышенной калорийности овсяной крупы до отвала, бобов от пуза — обрел рабочую форму даже без вина, которое Жоакин Сасса предложил было подливать ему в кормушку, а прохудившийся парусиновый тент галеры заделали заплатами, вырезанными из брезентового верх Парагнедых, так что теперь не страшны дожди — не забудем, что дело происходит в Галисии, да и сентябрь уж наступил, а в эту пору и в этих краях интимные выделения природы особенно обильны. За время сборов и подготовки к путешествию Пиренейский полуостров, если верить подсчетам Жозе Анайсо, отъехал от первоначального своего расположения ещё на полтораста километров, и, стало быть, остается семьсот пятьдесят километров, а иначе говоря — недельки две до того момента, когда — днем раньше, днем позже произойдет первое столкновение, и, Матерь Божья, царица небесная, что тогда только будет с несчастными алентежанцами, и чем поможет им то, что они люди привычные ко всему, вроде галисийцев, и такие толстокожие, что вполне уместно будет, припомнив, что они сами говорят не «кожа», а «шкура», воздержаться от дальнейших объяснений. Но у пребывающих здесь, на севере, в райской долине Галисии, есть ещё время — и даже в избытке его — чтобы переместиться в безопасное место. В трюм галеры загрузили уже матрасы, одеяла и простыни, и чемоданы четверых путешественников, и необходимую кухонную утварь, и запас провианта на первые дни, а если желаете подробней, извольте — сухие маисовые лепешки, фасоль белую и красную, рис и картофель, бочонок воды, бурдюк вина, двух курочек-несушек — рябенькую и хохлатую вяленую треску, кувшин масла, бутыль уксуса, соль, без которой крещеный человек обойтись не может, перец и прочие пряности, весь хлеб, какой был в доме, мешок муки, сено, овес, бобы для коня, о собаке, слава богу, заботиться не надо, он сам себе добудет пропитание, а если ему сунуть что-нибудь — так только в виде угощения и в знак приязни. Мария Гуавайра, не объясняя, зачем она это делает и, вполне вероятно, не будучи в силах ответить на этот вопрос, связала из голубой шерсти браслеты-напульсники для людей, коню — хомутик, собаке — ошейник. А гора на полу почти и не уменьшилась. А захотели бы взять её с собой, ну, никак бы не поместилась она в тарантас, да вроде бы и не было у вас таких намерений, не говоря уж о том, что негде в этом случае будет прилечь молодому поденщику-землепашцу, когда придет он сюда.

В последнюю перед отъездом ночь легли поздно, засиделись допоздна за разговорами, словно наутро после горестной разлуки предстояло каждому следовать своей стезей. Должно быть, искали они друг у друга поддержки и душевной силы, ибо недаром говорится, что веника не сломишь, а прутья по одному все переломаешь. Расстелили в кухне на столе карту Пиренейского полуострова, к которому вопреки всякой очевидности была ещё накрепко приторочена Франция, и прочертили первоначальный маршрут, стараясь по возможности, чтобы пролегал он по ровной местности, ибо памятовали о том, сколь немощен тот, кому надлежит влачить их колесницу. Однако все равно придется дать крюк и заехать в Ла-Корунью, где в соответствующем заведении содержится скорбная главой мать Марии Гуавайры — долг дочерней любви требует забрать бедную безумицу, вы представьте себе, что будет, когда целый остров вдвинется в окна и двери, обрушится на город, толкая перед собой стоящие на якорях корабли, и как в одно мгновение разлетятся вдребезги все стекла в доме скорби, расположенном на отдаленной улочке, а пациенты остатками утлого разума решат, должно быть, что вот и настал он, Страшный Суд. Мария Гуавайра честно сказала: Не знаю, как это мы поедем с ней, с мамочкой моей, хотя она — не буйная, да и потом это будет лишь пока не доберемся до безопасного места, уж потерпите немножко. Все ответили, что потерпеть согласны, беспокоиться не о чем, все устроится наилучшим образом, хотя нам-то известно: не очень-то много любви устоит под натиском собственного нашего безумия, каково же будет с чужим уживаться — в данном случае, с безумной матерью одной из безумных. Хорошо хоть, осенила Жозе Анайсо счастливая мысль — позвонить в больницу, как только доберутся до телефона, узнать, не собираются ли власти эвакуировать умалишенных, а, может, уже к этому времени будут они переправлены туда, где им ничего не грозит, ибо это бедствие — особого рода: тут первыми спасаются те, кто уже пропал.

Но вот наконец разошлись обе пары по комнатам, занялись тем, чем всегда принято заниматься в подобных обстоятельствах: кто знает, вернемся ли мы сюда когда-нибудь, так пусть же останется в этих стенах хоть отзвук плотской человеческой любви — ей нет равных, как нет и подобия, поскольку состоит она из вздохов, шепота, бормотания, сдобрена слюной, приправлена потом, граничит со смертью, приносит и требует муку, умирает от жажды, но в одиночку утолить её не согласна — лишить которой нас не могут ни старость, ни смерть. Педро Орсе — стар и одинок, а это значит, что смерть подала ему о себе первую весть; он выходит из дому, чтобы ещё раз посмотреть на каменный корабль, и пес, зовущийся всеми именами и ни на одно не откликающийся, идет с ним, но ошибется тот, кто скажет, что раз он идет с ним, то Педро Орсе — не один, ибо забудет о происхождении этого животного, а псы преисподней уже видели все и живут на свете так долго, что никому не могут составить компанию, это люди, чей век краток, сопровождают псов. Каменный корабль — на месте, нос его высок и остер, как в первую ночь, и Педро Орсе не удивляется — каждый из нас видит мир теми глазами, что даны ему от природы, а глаза видят, что захотят, и разнообразят мир, и населяют его чудесами — пусть каменными — и кораблями с высоким заостренным носом пусть даже это привиделось нам.