– Она ей не дочь, – губы натянулись, уголки их дрогнули.

– Не дочь? О чем ты говоришь?

– Он ищет ее… я знаю… он приходил сюда, спрашивал… пусть знает… ты расскажешь ему…

– Что я расскажу, Морелия? О чем мне ему рассказать?

– Магдалина всегда мечтала о дочери. И однажды она удочерила девочку по имени Анна. Она взяла ее из Приюта Святого Августина восемнадцать лет назад.

Тэо почувствовал, как испарина холодной пленкой сходит с его лба. Следующие его слова застряли в горле, ибо рука вампира сжала его шею с чудовищной силой.

– Ты расскажешь ему после своей смерти… все расскажешь…

В глазах поплыло, голова закружилась. Тьма сверкнула огненной вспышкой, и миг, отделяющий его от вечности, застыл на клыках вампира.

Морелия вздрогнула и осела на руках Тэо Брукса. Голова ее склонилась набок, тело обмякло. Орнан увидел рукоять серебряного клинка, торчащую из спины служанки. И услышал голос.

Я вовремя?

– Если бы не ты, меня бы уже не было в живых.

– Ты был бы вампиром. Значит, не судьба, – писатель попытался улыбнуться, но малейшие движения губ вызывали боль. – Не волнуйся, я попал точно в сердце. Она не выживет.

– Где ты был? Я потерял тебя.

– Извини, мне пришлось отвлечься. Но зато я нашел вот это, – Виктор положил руку на груду книг, лежащих на полу.

Они сидели в гостиной за большим обеденным столом, посередине которого стояли две горящие свечи. Они рассеивали мрак, царящий в помещении.

– Что это? – спросил Тэо, бросив взгляд на книги.

– Мои романы, – ответил Виктор.

– Это все твои романы? – Тэо удивился не только количеству книг (их было не менее трех десятков), но и тому, что писатель говорил о них без всякой гордости. Ему казалось, что о выращенных помидорах говорят куда как с большим восхищением.

– Да, но я хотел показать тебе не книги, а вот это, – писатель схватил верхний том, перевернул его и ткнул пальцем в заднюю обложку. Там, под аннотацией в левом нижнем углу притаилась маленькая фотография. С нее на читателя смотрело сияющее лицо молодого Виктора Мурсии. Черная шевелюра ниспадала на лоб, глаза блестели озорством, а улыбка на губах была еще далека от того, чтобы болеть.

– Здесь мне нет еще и тридцати, – мечтательно проговорил писатель.

– Я бы дал лет двадцать пять, – Тэо внимательнее всмотрелся в фото. – Только вот это портит все, – снимок был перечеркнут двумя жирными линиями, оставленными, по всей видимости, перьевыми ручками, ибо борозды от них глубоко вспахали глянец.

– Вот еще, – Виктор взял следующую книгу, перевернул. Точно такое же фото было испорчено идентичными царапинами. – И так на всех, – рука его легла на оставшуюся кипу книг.

– Ненависть, – Тэо покрутил увесистый талмуд.

– Что?

– В этом доме тебя ненавидят. Не спрашивай, я не знаю, с чем это связано, но, судя по всему, причиной могут быть твои романы.

– Неслучайность столкновения из той же серии…

– Она знала о тебе. Знала, что ты известный писатель. Только каким образом она узнала о том, что ты появишься в Менкаре? Это загадка.

– Я никому об этом не говорил. Даже Эдди не знал, – Виктор сделал глубокий вздох, настолько глубокий, что в груди отозвалась боль, которая мучила его несчастное горло.

– В этом городе живут одни критики.

– «Потерянный рай», – изрек Тэо, прочитав название книги.

– Один из самых известных моих романов.

– О чем он?

– О любви, как и все мои книги.

– Он датируется двухтысячным годом, – Тэо снова посмотрел на перечеркнутое фото. – Странно.

– Ты имеешь в виду, что на фото я слишком молод?

Тэо кивнул.

– Меня рано признали. В двадцать пять я уже был известен. Не многообещающим, а вполне состоявшимся автором. Мне нравилось посещать читательские клубы, давать интервью, участвовать в автограф-сессиях, одним словом, быть на виду.

– Со временем это прошло, – Виктор задумчиво смотрел на книгу в руках своего друга.

– Я всегда хотел, чтобы читатели запомнили меня вот таким, тридцатилетним, не старше. Поэтому до миллениума я отдавал в печать свои ранние фотографии. Потом я вообще отказался от того, чтобы мои фото печатали на обложках. Пресытившись славой, я потерял страх забвения. Глупец, совсем не боялся, что испишусь. Боялся только старости.

– Старости?

– Да, – Виктор закатил глаза. – Как и многие мечтатели, хотел оставаться вечно молодым.

– Что ж, желание забавное. Я забыл сказать тебе одну важную вещь. Знаешь, что перед смертью мне рассказала Морелия?

– Что?

– Она сказала, что Анна не родная дочь Магды Фабиански. Что она удочерила ее, забрав из приюта в девяносто втором году.

Мгновение писатель осознавал услышанное. Потом спросил.

– Как такое может быть? С чего она это взяла?

– Я склонен ей верить.

– Верить? Но почему?

– Какой резон ей лгать?

– Она всего пять лет работала на Фабиански… – Думаешь, этого мало, чтобы узнать правду?

– Не знаю, – Виктор замотал головой. – Я вообще уже мало что понимаю.

– Мы можем легко это проверить.

Как?

– Отправимся в приют. И если окажется, что Анна действительно была удочерена, мы выясним, где она может сейчас находиться. Наверняка девушка продолжает общаться с теми, кто ее туда определил.

– Ты знаешь, что это за приют?

– Спасибо Морелии. Это Приют Святого Августина, он находится в пятидесяти километрах от Менкара, в долине Абар у изумрудного леса Мортолео. Мы сможем доехать туда достаточно быстро. – Но смогу ли я дойти? У меня так мало сил… – Надо пытаться.

– Господи, почему все эти испытания выпали на мою долю? Чем я прогневал бога?

– А в том, что бог есть, ты успел убедиться?

– Я выдержу, – писатель стиснул зубы.

– Пятьдесят километров это не так много, мы сможем добраться туда еще до восхода солнца. Проблема в том, что все выезды из города наверняка уже блокированы полицией.

– И что нам делать?

– Будем надеяться, что пока они ищут только одного человека.

– Ты рискуешь.

Тэо улыбнулся и пожал плечами.

– Полиция Мирта-Краун слишком медлительна. К тому времени, когда у них появятся мои фото, пройдет целая ночь. Так что, у нас есть время.

– Странно.

– Что?

– Раньше ночь для меня была всего лишь эпизодом из жизни, одним из многих. И она могла пройти за полвздоха до сна. А теперь… теперь она представляется мне бесконечной пыткой. Вечностью, в которую шагнуть мне одному мучительно и страшно.