17 июня

Коломбо; еще несколько паломников. Норма вставать не хочет. Я с какой-то чрезмерной чувствительностью подумал, когда катер во влажной, похожей на северную, морской атмосфере повез к туманному острову нескольких пассажиров, любителей осматривать достопримечательности, что при желании мог бы сейчас бежать. Но слишком далеко не ушел бы. Она непременно внезапно возникла бы, за ухо притащила меня назад, закатив очередную особую сцену, величественную и чрезмерно воинственную. В Джидде надо быть весьма осторожным.

В судовой библиотеке почти все книги голландские. Поэтому я, как ни странно, читаю, к огромному удовольствию Нормы, английский перевод Корана. Интересно, как мог ислам получить такое распространение при всей этой повторяющейся мешанине банальностей, излагающих столь самоочевидную теологию и столь ребяческую этику. А потом вспомнил, что официально я мусульманин. Нет, даже мусульманин-паломник.

Днем на борт доставили почту. Мне письмо. Рафлс действительно хороший парень. Говорит, дело надо сделать в полночь, рассказывает, как добраться из Мекки до Джидды и где искать его или служащего у него араба. Он знает одного человека, который довольно дешево увезет меня приблизительно за шестьдесят миль. Как ни странно, это пилигрим-малаец, решивший остаться в Мекке, зарабатывая достаточно денег в кашляющем такси от Священного Города до порта.

18 июня

Норму снова тошнит нынче утром, хотя море спокойное. Я пишу сейчас пьяный, выпив бутылку «Болса» со вторым помощником в его гнусной каюте, оклеенной рекламой бюстгальтеров. Я бы сказал, нехорошо для паломнического судна. Говорю ему, что добрый мусульманин не потерпит таких фотографий на святом пароходе. Он говорит, к чертям, еще «Болса». «Боле» служил паролем. Рассказывал, что одна девчонка в Хуле обожает англичан, чертовых дураков. Днем я отключился на нижней койке; она спит на верхней. Ха-ха.

20 июня

Признавая, что жизненная проблема заключается в цельности, кто нам скажет, как этого добиться, и что мы имеем в виду, говоря об абсолютно цельном человеке? Если мы имеем в виду гармоничного человека, знающего, чего он хочет, я назову его слабоумным, который курит трубку со смешком, ассоциирующимся у меня только с глупостью или с безумием. Нет, я назвал бы поистине цельной смерть, ибо тогда уже нет перемен и ты не зависишь от изменяющегося по отношению к тебе мира. Я остался таким, каков есть, тощим белым обломком крушения, вступив в брак, который все больше и больше становится фантастическим по пути к Адену, почти раю, с перспективой предложить уютному западному миру сказку «Тысячи и одной ночи», которую он прочтет в подземке в вечерней газете. Доктор человек хороший. У него в каюте бутылка шерри-бренди, нынче вечером он читал мне Роберта Геррика,[64]которого любит. За что ему любить Роберта Геррика? Я имею в виду, что в сладострастной лирике девонширского пастора может нравиться жирному флегматичному медику из Хилверсама? А еще рассуждают о цельности! Тьфу!

23 июня

Приближаемся к Адену по Арабскому морю с ликующими дельфинами. Норма показалась доктору. Не поверила его словам. И я тоже не верю. Он говорит, нет никаких сомнений. Обсуждал это с доктором и со вторым помощником за «Болсом», потом за шерри-бренди.

Ах, сверкание моря за поручнями! Фосфоресцирующая ночь, озаренная морским благословением, которое приписываешь глубинам. Человек никогда не бывает таким одиноким, проблема цельности никогда столь полно не одолевает его, как в тот миг, когда он под мачтой и под неподвижной звездой тянется к морю, чего оно желает, но слишком охотно берет. Шлепнулся на скамью па палубе, запел строки Блейка:

Мойра его застала, когда он в блаженстве высоком парил,

Сотворяя богов (другого такого экстаза никто никому не дарил),

И, как усыпленного Бейлы цветами Лоса, унесла в темноте,

Или как страдающего Христа на побочном кресте.

Мойра – это Судьба, которую на Востоке называют Кисмет.

24 июня

Варимся в Красном море. Влажность. Хватаю ртом воздух, играя с главным инженером в шахматы, задыхаюсь, отбрасываю сигареты после пары затяжек. Забыл, как тут бывает. Прозрачные рубахи прилипают к мужским спинам, женщины медленно ходят по палубе, у каждой видны лямки лифчиков под одеждой, как под намокшей бумагой. Итак, приближаемся к Священному Городу.

25 июня

Норма определенно беременна. Лежит на койке, преображенная, изменившая форму. Могу идти и делать, что хочу. Флиртую со стюардессой-голландкой, крупной блондинкой из Рисвика, поцелуи которой пахнут эдамским сыром. Решил, что Восток окончательно извратил мое отношение к женщинам. Сидя с доктором поздно вечером, ошеломленно увидел сквозь Геррика и шерри-бренди, что часть себя оставил на Востоке. Эта пуповина резинкой растянется на восемь тысяч миль. Я никогда не стану прежним.

27 июня

Приближаемся к порту, Норма вцепилась мне в руку. Пилигримов впервые в жизни тянет к Востоку. Они прибывают домой. Я прибываю домой, или почти домой. Боги парящих крыльев и надежных двигателей, не оставьте меня. Приближается мой великий день. Меня тоже тянет к Востоку.

– Но мы должны поставить это на коммерческую основу. Будет только справедливо.

Весь долгий день к порту проезжали машины, сверкающий, маслено-гладкий конвой. Абан уезжал. На джалан Лакшмана сияли огни с двумя темными провалами в ряду магазинов, словно зубы в золотых коронках.

– Брат, я в прошлом для тебя столько сделал. Был твоим финансовым гарантом и опорой. Ну, слегка отплати теперь за множество благодеяний. Кроме того, я не могу к этому относиться серьезно.

– Не можешь относиться серьезно? Но это наука, основанная на вселенской философии, для этого требуется существенная подготовка и опыт.

Тейя Сингх поставил свою койку у «Гранд-отеля», готовый охранять постояльцев, посторонних обедавших и выпивавших, толстую женщину-начальницу, тощую темную женщину, развлекавшую бизнесменов из Пинанга и Бангкока. Зевнул, сел, любуясь новым подержанным автомобилем школьного учителя.

Картар Сингх с двумя блестящими нашивками на рукаве во всю бороду улыбался собрату по религии, склонившему тюрбан над толстой несложной ладонью, исследуя скудную линию ума, тонкий штрих счастья, пухлый бугор Венеры.

Виктор Краббе слабо улыбался с высокого табурета у стойки бара. Рядом с ним примостился Абдул Кадыр, моргая над галстуком, чистой рубашкой, брюками со складкой, потягивая маленькую бутылочку пива.

– По-прежнему не понимаю, – признался Абдул Кадыр. – Не то чтоб я был в самом деле хорош. Как мистер Дин, например, получивший в Индии степень, который не пьет и почти не потеет.

– Милость даруется по своему собственному усмотрению, – пояснил Краббе. – Тут уж ничего не поделаешь.