Я видел ситуацию Христа в каждом временном срезе, она была актуальна во все эпохи. Всегда находится святой, противостоящий зверю, и всегда есть распятый и есть распинающие. Человечество извечно действует по одному и тому же сценарию, не отступая от него ни на шаг, и в этом, наверное, залог равновесия в мире. Ситуацию Христа я находил и в том, что происходило вокруг меня. В роли мессии с теми или иными допущениями выступал Илия, в роли мученика веры – Игнатий и, наконец, в качестве зверя, еще не вышедшего на авансцену, но тщательно готовящегося к своему воплощению, – Богуславский. Но при любом соотношении сил превзойти ту божественную драму, в которой участвовал Сын Божий, им было не суждено. И это – самое существенное, что делает священное писание Священным Писанием.

Илия претендовал на большее. Но не о нем ли говорил Достоевский, когда задумывал свой роман о совершенном человеке? Мне кажется, мессия, кем бы он ни был, всегда князь Мышкин или, попросту говоря, блаженный, идиот. Идиот в глазах современников. Потому что нельзя быть или пытаться быть совершенным в несовершенном мире. Можно быть лишь не от мира сего.

Илия пришел, когда стало светать, разбудив меня едва различимым шорохом циновки. Я спал чутко и потому проснулся.

– Где Игнатий? – спросил он, встретившись со мной взглядом.

– У клетки со львом.

Он помолчал, очевидно, ожидая вопроса с моей стороны. Но я молчал.

– Почему ты ни о чем меня не спрашиваешь? – наконец не выдержал Илия.

– Ты был с ней?

– Да. И я понял, почему Иисус не мог разделить ложе с Марией Магдалиной. Я испытал скотское счастье. Я счастлив. И грешен. Если бы Сын Человеческий познал земную любовь, он не обратил бы вавилонскую блудницу в свою веру. Скорее, она обратила бы его в свою. Я сгорел в ее огне. Меня нет.

* * *

Ближе к полудню, когда вся публика собралась в колизее, жребий определил, кому из оставшихся участников с каким зверем драться. Сиднейский Кенгуру не стал прыгать от радости, когда главный судья объявил, что ему надлежит разобраться с акулой, я также сдержанно отреагировал на лотерею судьбы, узнав, что мой противник – горный орел. Эрнст-киллер лишь расплылся в хищной улыбке, когда принял к сведению информацию об аллигаторе, с которым ему нужно было срочно встретиться.

– Мне как раз нужны ботинки из крокодиловой кожи, – натянуто пошутил он.

Игнатию, как он и предвидел, выпала честь сразиться со львом. Интерес к последнему поединку был особенно велик – лев традиционно считается царем зверей и потому от этой схватки напрямую зависели ставки на тотализаторе. Ожидалось, что они побьют все ранее установленные рекорды.

Открывал второй день состязаний Сиднейский Кенгуру. Толпа зрителей переместилась к бассейну, вокруг которого были расставлены шезлонги и наспех сооружены деревянные помосты – для тех, кто претендовал лишь на стоячие места. О разухабистом парне с Зеленого континента было известно немногое: он приехал в Тибет, чтобы раздобыть немного денег на новый катер – австралиец промышлял рыболовством, и это сравнительно мирное занятие вполне устраивало его, а в свободное время занимался джиу-джитсу и подводной охотой среди коралловых рифов. Так что Сиднейский Кенгуру, можно сказать, возвращался в свою родную стихию. Более изученного соперника, чем акула, подобрать ему было трудно.

Надев акваланги и вооружившись кинжалом, он шлепнулся спиной в бассейн и энергично заработал ластами. Акула едва не задела его своим хвостовым плавником. Сиднейский Кенгуру развернулся к ней лицом и, пристально следя за ее все убыстряющимися виражами сквозь слегка запотелое стекло маски, пошел на сближение. В своем снаряжении он напоминал большую лягушку. Акула становилась все агрессивнее, но по-прежнему избегала открытого столкновения с человеком. Тогда он атаковал первым. Кинжал австралийца на пол-лезвия вонзился в брюхо коварной хищницы, и она, как ударенная током, отпрянула к противоположной стенке бассейна. Однако запах собственной крови подействовал на нее возбуждающе, и она вернулась к человеку, намереваясь растерзать его своими острыми зубами. Акула перевернулась и, как циркулярная пила, прошлась по руке Сиднейского Кенгуру, отрезав ему два пальца. Несмотря на боль, он успел увернуться и вонзить ей в глаз свой кинжал. Этот удар и решил исход поединка: под восторженные вопли зрителей Сиднейский Кенгуру добил ее в углу бассейна. Без единой кровинки в лице он выполз на кафельный бортик, оставляя за собой в воде дымно-красный след. Ему тут же оказали медицинскую помощь. Но прежде чем покинуть «ристалище», австралиец потребовал вытащить акулу из воды и выпотрошить ей внутренности, поскольку вместе с пальцами она проглотила его фамильный перстень. Монахи отнеслись к нему с должным уважением и сделали все, о чем он попросил. Каково же было удивление толпы, когда из утробы акулы извлекли не только драгоценность и два искромсанных человеческих пальца, но и секстант, офицерский морской кортик, а также средневековую китайскую карту из слоновой кости, бог знает как оказавшуюся в желудке хищницы. Предприимчивый сиднеец тут же продал все эти предметы (разумеется, кроме фамильного перстня и пальцев) охочим до экзотических сувениров туристам и, пересчитав вырученные от аукциона деньги, с гримасой боли объявил, что он заканчивает свое выступление. Заработанной суммы ему оказалось вполне достаточно, чтобы купить новый катер...

Пробил мой час – следующим должен был вступить в борьбу с горным орлом я. Публика вновь переместилась в колизей. Я видел равнодушно-пресыщенные физиономии нуворишей и торговцев белой смертью, слышал искусственный смех их пассий и биение собственного сердца. Лишь на мгновение мне показалось, что где-то в последних рядах амфитеатра мелькнуло и тут же исчезло бледное личико Даши. Мои друзья – Игнатий и Илия – напряженно следили за развитием событий. Я чувствовал их волнение. И волновался сам.

Миледи в колизее не было – очевидно, она отсыпалась после бурной ночи, проведенной с Илией. Это обстоятельство придавало мне сил; я не хотел бы умыться кровью, а тем более погибнуть у нее на глазах.

Главный судья предложил мне подойти к стенду и выбрать подобающее, на мой взгляд, холодное оружие для поединка с орлом. Я остановился на копье с наконечником в форме змеи. Оно так и называлось: копье-змея.

Раздался звук гонга. Я, как тот четвертый, ни живой ни мертвый, вошел в клетку. Бандана на голове, которую меня заставили перед этим надеть, служила мишенью для пернатого хищника; ориентируясь на пестрый узор повязки, он должен был напасть на меня первым.

Но горного орла нигде не было. Напрасно я ждал его появления в одном из просторных коридоров, соединявших вольеры с ареной. И вдруг краем глаза я заметил в вышине какой-то предмет, пикирующий прямо на меня. Когда птица идет на сближение, кажется, будто она не летит, а просто быстро увеличивается в размерах. Орел нападал грамотно, как летчик-ас, со стороны солнца. Камнем он низринулся с небес, и, если бы я в самый последний момент не уклонился от его траектории и не прикрылся древком копья, быть мне в орлиных когтях. Взмахнув мощными, в разлете не менее трех метров крыльями, он поднялся на высоту верхних рядов колизея и вновь обрушился на меня. Но теперь я был готов к встрече с ним и рубанул его копьем. Перья оказались прочнее, чем можно было предположить, и потому мой удар не нанес гордой птице особого вреда. Зато мне пришлось испытать на себе силу его лобовой атаки. Если бы я не избежал его железной хватки, откатившись к заграждению, он непременно выклевал бы мне глаза... На моей голове осталась лишь глубокая кровоточащая борозда – след орлиного когтя.