– Ты убил его?

– Да, – ответил Локен, не отрывая отсутствующего взгляда от пыльного пола.

– Ты уверен?

Локен поднял голову и посмотрел на своего собеседника.

– Что?

– Я хочу знать, уверен ли ты в этом, – сказал Абаддон. – Так ты убил его?

– Да.

Локен сидел на грубо сколоченной деревянной скамье в одном из домишек Кашери. Снаружи уже наступила ночь, а вместе с ней прилетел резкий пронизывающий ветер, завывающий между пиков Шепчущих Вершин. Дюжина масляных ламп заливала помещение неярким желтоватым светом.

– Я убил его. Вместе с Неро мы застрелили его из болтеров. Потребовалась очередь из девяноста зарядов. Он взорвался и загорелся, а мы еще добавили струю из огнемета, чтобы сжечь то, что осталось.

Абаддон кивнул.

– Сколько человек об этом знают?

– О последнем акте? Я, Неро, Зиндерманн и летописец Киилер. Мы застали монстра в тот момент, когда он намеревался перекусить ее пополам. Все остальные, кто его видел, уже мертвы.

– Что ты сказал?

– Ничего, Эзекиль.

– Это хорошо.

– Я ничего не говорил, поскольку не знал, что сказать.

Абаддон пододвинул стул и сел рядом с Локеном. Оба они были в полных боевых доспехах, но без шлемов. Абаддон нагнул голову, чтобы встретить взгляд Локена.

– Гарвель, я горжусь тобой. Слышишь меня? Ты отлично справился.

– С чем я справился? – печально спросил Локен.

– С ситуацией. Скажи, кто еще знал об убийстве до того, как Джубал поднялся?

– Еще несколько воинов. Те, кто выжил из отделения Брейкспура. И все мои офицеры. Я спрашивал у них совета.

– Я поговорю с ними, – пробормотал Абаддон. – Это дело не должно выйти наружу. В официальных донесениях все должно быть так, как ты говорил с самого начала. Победа, полная, но не выдающаяся. Десятая рота уничтожила мятежников, но два отряда понесли потери. Это война. Потери нельзя считать неожиданностью. Мятежники до самого конца сражались упорно и ожесточенно. Отделения Хеллебора и Брейкспура приняли на себя основной удар, но теперь Шестьдесят Три Девятнадцать приведена к полному Согласию. Слава Десятой роте, слава Лунным Волкам и слава Воителю. Все остальное должно остаться внутренним делом для небольшого круга. Можно ли доверять обещанию Зиндерманна молчать?

– Конечно, хотя он основательно потрясен.

– А летописец? Киилер, кажется?

– Киилер. Эуфратия Киилер. Она еще в шоке. Я ее не знаю. И не знаю, как она будет себя вести, но она не имеет представления о том, кто на нее напал. Я сказал ей, что это был дикий зверь. Она не видела, как Джубал… изменился. И не догадывается, что это был он.

– Что ж, это уже кое-что. Если потребуется, я наложу запрет на ее материалы. А возможно, будет достаточно устного приказа. Я подтвержу легенду о диком звере и скажу, что мы не разглашаем этот факт из моральных соображений. Летописцев надо держать подальше.

– Двое из них погибли.

Абаддон поднялся.

– Трагическая случайность во время приземления. Несчастный случай. Они знали, что идут на риск. Отметим этот случай в донесениях, как предостережение для других экспедиций.

Локен поднял взгляд на Первого капитана.

– Эзекиль, неужели мы просто забудем о том, что произошло? Я не смогу. И не хочу.

– Я считаю, что это военный инцидент, и он будет обсуждаться в узком кругу. Гарвель, это дело касается морали и безопасности. Ты расстроен, это я хорошо понимаю. Подумай о том, какую моральную травму получат остальные, если дело выйдет наружу. Это подорвет доверие и может сломить моральный дух всей экспедиции, пятно ляжет на весь Великий Поход, не говоря уже о безупречной репутации Легиона.

Входная дверь резко распахнулась, и, пока она не закрылась снова, свет ламп сильно потускнел. Локен не поднимал головы. В любой момент он ожидал возвращения Випуса с приказами командования.

– Эзекиль, оставь нас, – послышался голос.

Это был не Випус.

Хорус не надел доспехов. На нем была простая, довольно запыленная одежда: кольчужная рубашка и меховой плащ. Абаддон наклонил голову и быстро покинул комнату.

Локен поспешно вскочил на ноги.

– Сиди, Гарвель, – негромко сказал Хорус. – Садись и оставь эти церемонии.

Локен медленно опустился на скамью, а Воитель встал рядом с ним на одно колено. Он был настолько высок, что даже в таком положении его голова оказалась на одном уровне с головой Локена. Хорус сбросил черные кожаные перчатки и положил левую руку на плечо Локена.

– Я хочу, чтобы ты оставил свои тревоги, сын мой.

– Я стараюсь, сэр, но они не оставляют меня.

– Понимаю, – кивнул Хорус.

– Я не справился с этим заданием, сэр, – сказал Локен. – Эзекиль говорил, что ради общей безопасности мы будем делать вид, будто ничего ужасного не произошло, но, даже если событие останется в тайне, я буду мучиться от стыда, что подвел вас.

– И каким же образом?

– Погибли люди. Брат поднял оружие против своих же братьев. Это великий грех. Это преступление. Вы поручили мне уничтожить это гнездо сопротивления, а я допустил такое, что вам пришлось прибыть лично и…

– Тсс, – прошептал Хорус.

Он протянул руку и снял лист с особым обетом с его плеча.

– Гарвель Локен, сознаешь ли ты свою роль в этом деле? – прочитал Хорус. – Обещаешь ли доставить своих солдат к месту сражения и вести к славной победе, вне зависимости от мощи и мастерства противника? Клянешься ли ты сокрушить мятежников Шестьдесят Три Девятнадцатой, невзирая на их сопротивление? Клянешься ли ты быть достойным Шестнадцатого Легиона и Императора?

– Прекрасные слова, – произнес Локен.

– Согласен, прекрасные. Я сам их написал. Ну и как, Локен?

– Что, сэр?

– Ты уничтожил повстанцев Шестьдесят Три Девятнадцать, невзирая на их ожесточенное сопротивление?

– Да, но…

– Вел ли ты своих людей в бой, к славной победе, невзирая на мощь и ловкость врагов?

– Да…

– Тогда я не могу понять, в чем ты меня подвел, сын мой. Внимательно вчитайся в эту фразу: «Невзирая на мощь и ловкость врагов». Когда бедный Джубал изменился, ты ведь не сдался? Не обратился в бегство? Разве ты утратил свою храбрость? Или ты сражался против этого зла, невзирая на свое изумление?

– Я сражался, сэр.

– Клянусь Троном Земли, ты сражался. Сражался, Локен! Ты боролся. Тебе нечего стыдиться, и мне не требуется твое раскаяние. Ты хорошо послужил мне сегодня, сынок, и я сожалею лишь об одном: нельзя широко объявить о твоих подвигах.