Вакх!– Но дважды узревший свет.Тот, чьей двойственностью двоитсяВзгляд у каждого, кто прозрел.– Вакх!– Раздвинутая граница!– Вакх!– Пределам твоим предел.

Молодец и всадник на красном коне имели зримый образ:

Два крыла светло-русых, –Коротких – над бровью крылатой.Стан в латах,Султан.(«На красном коне»)

Образ Молодца двоится: то прекрасный сказочный богатырь, то ужасный упырь, но и тут зримый, осязаемый…

Вакх незрим и неосязаем, и однако ощутим так ясно, как не ощутимо ничто, имеющее плоть. Он разрезает тьму. Он раздвигает границы.

В миг встречи человека и божества высекается огонь из сердца. Это миг творчества, миг рождения новой плоти. Сопротивление человека божеству – это сопротивление материала. Он не хочет изменяться. Он хочет остаться таким, как был. Но божество показывает ему шаг за шагом, как ничтожно и обманчиво, как минутно и ненадежно то, что он считал великим, вечным и истинным. И человек видит и – сдается.

Постепенно, с великим трудом. И однако добровольно сдается. Перед глазами ничего, только свет. Но это внутренний свет, как бы взошедший в сердце, свет, который освещает новый, всепобеждающий, не вмещающийся в прежние мерки, образ:

Верховод громового хора, –Все возжаждавшие, сюда! –Одаряющий без разбораИ стирающий без следа.Лицемеров, стоящих одаль, –Бич! То воркот ушам, то рык.Низшим – оторопь «я» и одурь.Высшим – заповеди язык.И не до у меня, ни дальше!Ни сетей на меня, ни уз!Ненасытен – и глада алчу:Только жаждою утолюсь.(«Ариадна»)

Силы человека и бога несоизмеримы. Но Вакх не меряется силами с человеком, не принуждает, не приказывает. Он только озаряет и убеждает. И только потому его явление воистину божественно. Сердце свободно. И если оно покоряется божеству, то только по доброй воле.

Между страстью калечащейИ бессмертной мечтой,Между частью и вечностьюВыбирай – выбор твой!

Говорит Вакх и прибавляет, взывая к высочайшему в Тезее:

Уступи, объявший много,Деву – богу.

Тезей чувствует Вакхово божественное право, но еще стонет в нем поверженный человек. Стонет и не понимает: его невеста, его любимая оказывается до рожденья предназначена Вакху, и от него, Тезея, зависит – исполнится ли высшее предназначение, будет ли она богиней или останется смертной женщиной. Стать достойным бога, достойным его доверия, трудно. Может быть, совсем непосильно. Нужна полная отрешенность от всего человеческого, но ведь и Ариадна человек и –

От алчбы моей жаднойЕй вовек не очнуться!

– говорит Тезей, а Вакх отвечает:

У моей АриадныБудут новые чувства.Мужа знавшая рядомБожества не восхощет!

– всплескивает человеческий голос.

У моей АриадныБудет новая ощупь.

– парирует бог.

Я – сквозь жертвенный ладан!Я – в дурмане ночей!– У моей АриадныСих не будет очей…

И что бы ни говорил человек, перевешивает, перекрывает бог:

Новый образ и новыйВзгляд и новая суть…

Это звучит как в храме «Се творю все новое» (Откр., 21:5).

Не в пределе мужскомВыше сил человечьих –Подвиг!

– шепчет человек.

     Стань божеством.

– отвечает бог.

И сердце человеческое расширяется до божественности и постепенно затихает:

Нет моей Ариадны,Кроме Вакховой!

И на это последнее отречение – Вакхово слово – вослед уходящему Тезею:

Бог!

Предел мужской и человеческий перейден. Верность Огню и Свету ведет сердце сквозь все образы, сквозь все внешнее, через жертву, через отказ от своеволия – в неведомую глубину – в вечность.

Глава 3

Загар вечности

Отказ от низшего, частичного, временного и порыв к высшему, полному, вечному показан Цветаевой с такой силой, что не оставляет места для сомнений. Мы вложили персты в рану. Мы удостоверились. Поэтическая и духовная достоверность встречи, преображающей душу, полная. Тезей (сама Марина Цветаева) прикоснулся к Вечности, удостоился мистической встречи, от которой у него (у нее) на всю жизнь, во всю душу – ожог. «Загар вечности» дочери Иаира[27], побывавшей в потустороннем мире.

Душа поражена вечностью, ее теперь будет отовсюду тянуть туда:

В просторах покроя –Потерянность тела,Посмертная сквозь.Девица, не скроешь,Что кость захотелаОт косточки врозь.…………………………..Сказал – и воскресла,И смутно, по памяти,В мир хлеба и лжи.Но поступь надтреснута,Губы подтянуты,Руки свежи.И всё как спросоньицаНемеют конечности.И в самый базарС дороги не тронетсяОтвесной. – То вечностиБессмертный загар(«Дочь Иаира»)

В том же письме к Пастернаку, где Цветаева сравнивала своего Молодца с Орфеем, она писала, что в отличие от Орфея, который зовет Эвридику жить, ее герой зовет Марусю НЕ жить. «Оттого она (я) так рванулась»[28]. И – добавляет, если бы она была на месте Эвридики, то ей было бы стыдно жить. Жизнь ощущается здесь, как нечто поверхностное, грубое по сравнению с той духовностью, которой веет от загадочного жителя иного мира. И, конечно, «не жить» не есть простое отрицание жизни. Это рывок от жизни чувственной, пестрой, сочной, грубой в какие-то разреженные пласты бытия – в тот самый свет, который просвечивает сквозь цвет; дух, который как бы виден сквозь плоть. Душа познала, что главная ценность жизни находится за ее видимыми пределами. Смысл жизни глубже жизни.

Чувство этого, словно прожегшего душу насквозь, смысла жизни и есть «загар вечности». Его уже не смоешь. Он проступит всюду, всегда. Душа, побывавшая в высшей реальности, отмечена ею, как те, кто побывали в царстве смерти и каким-то чудесным образом возвращались к жизни.

Христос воскресил дочь Иаира, и она стала как будто такой же, как все девушки. Но это лишь «как будто». На самом деле она только «привыкает», только «свыкается» с жизнью и тоскует по Вечности.

Привыкнет – и свыкнутся,И в белом, как надобно,Меж плавных сестер…То юную скрытницуЛавиною свадебнойПриветствует хор.Рукой его согнута,Смеется – всё заново!Всё – роза и гроздь!Но между любовникомИ ею – как занавесПосмертная сквозь.

Между любовником и ею – Вакх. Свет и Голос из Вечности – сквозящие, скрытые от смертных глаз дали.

И теперь каждый любовник как бы соотносится с Вакхом. И каждый – меньше. Каждый – «не тот». Душу, познавшую Вечность, тянет вон из жизни. Разве в жизни может воплотиться То, Там – увиденное? Здесь лишь бледные тени. Вся полнота – Там. И вот дочь Иаира упрекает Христа, зачем Он ее воскресил:

Зачем, равнодушный,Противу законуСпешащей реки –Слез женских послушалИ о́тчего стону –Душе вопреки!

Как и Эвридика упрекает Орфея в превышении полномочий:

Для тех, отженивших последние клочьяПокрова (ни уст, ни ланит!..),О, не превышение ли полномочий –Орфей, нисходящий в Аид?Для тех, отрешивших последние звеньяЗемного… На ложе из ложСложившим великую ложь лицезренья,Внутрь зрящим – свидание нож.Уплочено же – всеми розами кровиЗа этот просторный покройБессмертья…До самых летейских верховийЛюбившей – мне нужен покойБеспамятности… Ибо в призрачном домеСЕМ – призрак ТЫ, сущий, а явь –Я, мертвая… Что же скажу тебе, кроме«Ты это забудь и оставь!»Ведь не растревожить же! Не повлекуся!Ни рук ведь, ни уст, чтоб припастьУстами! – С бессмертья змеиным укусомКончается женская страсть.Уплочено же – вспомяни мои крики! –За этот последний простор.Не надо Орфею сходить к ЭвридикеИ братьям тревожить сестер.(«Эвридика – Орфею»)

В этих стихах, в самом ритме их – новая поступь, новая мера – какая-то великая достоверность Вечности,