— Поехали?

— Не хочу.

— Почему?

— Кэт, чего ты мнешься? Поехали на шашлык, пока погода хорошая! Зима скоро!

Это Олег с переднего сиденья крикнул. И ухмыльнулся. А за его спиной, на заднем сиденье, Катя увидела улыбающуюся Зинку, держащую в руке банку с «Отверткой». И еще одного парня, Вовку, наверное, эти трое всегда вместе болтаются.

Однокласснички, блин…

Виталька верховодил, потому что его папаша владел двумя магазинами, двумя автостоянками и дружил с местным депутатом. Отсюда у сыночка и наглость: хвастался даже, что его менты боятся трогать, потому что у папаши связи и родственники. Правда это или нет, но случай с Зинкой, которую Виталька с приятелями еще в том году затащили на чердак, показал, что доля истины в его словах была, во всяком случае, жаловаться Зинка побоялась. А им только этого и надо. Впрочем, с другой стороны, этот случай не показателен: у Зинки отец пьет, мать забитая, защитить девчонку некому, лакомая добыча для уродов вроде Виталика. А вот когда Сулейман попытался затащить на «загородную прогулку» Ольгу, у которой старший брат только-только из армии вернулся, закончилось все тем, чем и должно было: Сулейман неделю, пока синяки с лица не сошли, из дому не показывался, а гипс с левой руки ему сняли только через месяц. И папашка сулеймановский, хозяин трех крупных палаток на рынке, связи свои поостерегся использовать, понял, что брат Ольги весь район, если надо, поднимет, а рынок — место уязвимое, неподвижное, его в карман не положишь и в родные горы не увезешь. Папашка сказал, что он без претензий и уважает мнение уважаемого брата уважаемой девушки.

Сильных всегда уважают.

Бегала, правда, по подъездам журналистка какая-то, искала следы «межнациональных столкновений», но ей доходчиво объяснили, что стравливать людей не надо. А что подрались молодые, так это дело житейское, молодые часто дерутся, кровь у них горячая.

Кстати, о горячей крови, которая уже начинала закипать.

— Поедешь с нами? — поинтересовался Виталик.

— Нет.

— А если я тебя ОЧЕНЬ попрошу?

— Все равно не поеду.

— Не нравлюсь?

«Черт! Не зря, выходит, говорили, что он давно на Лешку зуб точит!»

На мгновение Кате стало страшно: стемнело, вокруг никого, только дружки из «шестерки» ухмыляются да Зинка пьет. Улыбаться перестала, пьет «Отвертку» не отрываясь. На Катю не смотрит. О чем думает?

А о чем Виталик думает? Затащит сейчас в машину, да на «шашлыки». Их трое, все друзья, забитая Зинка ничего не скажет или подтвердит, что Катя добровольно в «Жигули» села.

И вдруг накатила ярость. Бешеная ярость.

— Да, не нравишься! И что?!

— Почему не нравлюсь?

На его лице отразилось неподдельное удивление. Парень стал похож на обиженного ребенка — он не верил, что его можно вот так, открыто, «послать».

— Потому что ты скотина.

Виталик ударил Катю по лицу. Не кулаком — пятерней. Даже не ударил, наверное, резко и сильно оттолкнул, так, что девушка не устояла на ногах. Из машины выскочил Олег, схватил за правое плечо, рывком поднял. Виталик вцепился слева.

— Давай ее назад, к Вовке.

— А орать начнет?

— Он ей врежет.

Открылась задняя дверца. Шаг. Еше шаг.

И тут опомнившаяся Катя закричала.

А дальше — кутерьма. Слышались удары, хриплые возгласы, кто-то ругался, кто-то стонал. Звон разбитого стекла. Бешеные крики. И снова удары. Все это прошло мимо, осталось за границей восприятия. Ухнуло неприятным сном.

Записную книжку Людмилы Викторовны Засоровой Катя сожгла. Не заходя в квартиру, отправилась в небольшой парк, что находился рядом с домом, и там, в укромном уголке, страничку за страничкой превратила память о неизвестной женщине в пепел.

И долго сидела возле пятачка выжженной земли.

Не думала ни о чем. Просто сидела, глядя, как подхватывает ветер черные обломки страниц.

Через пять дней пришла еще одна бандероль, которую Катя сожгла, не раскрывая.

И следующую тоже.

А на четвертой сломалась. Не устала сопротивляться неизбежному, не поддалась упорному давлению неизвестного отправителя, а поняла, что должна звонить. Что не может не перебирать друзей умерших людей, не может не рассказывать им страшные новости.

Ведь кто-то должен это делать.

И кто-то должен выискивать «их»…

* * *

Она очнулась от собственного крика. Подскочила, запуталась в пледе, упала, вновь зашлась в крике — еще не поняла, где находится, перепугалась.

— Катя!

Слезы и бессвязные слова.

— Катя!!

Девушка согнула ноги в коленях, подтянула к груди, съежилась, словно ожидая удара, попыталась закрыться пледом.

— Катя…

Лешка встал на колени, наклонился к подруге.

— Не трогайте меня!

— Катя, это же я — Леша. Мы у тебя дома. Катя! Катя, все хорошо.

— Леша? — Она открыла глаза, с надеждой посмотрела на друга. — Леша?

— А кто же еще? — Он улыбнулся. — Мы у тебя дома. Все в порядке.

— Все в порядке? — Катя боялась посмотреть на себя — одета ли? — не сводила взгляд с глаз Лешки. — Правда?

— Все хорошо, — повторил парень. — Мы с пацанами гуляли неподалеку, успели.

Только сейчас она заметила ссадину на его скуле.

— В общем, все нормально. Виталик сказал, что он просто пошутил. И за стекло, сказал, не в обиде.

— За какое стекло?

— Ну, мы ему лобовуху разбили.

— Случайно?

— Нет, просто так.

— Хулиганы… — Катя вздохнула с притворной грустью. — Кругом одни хулиганы.

— Я не хотел тебя домой нести, чтобы мать не волновать, — продолжил рассказ Лешка. — А потом позвонил — никто трубку не берет. В общем, пришел, а на кухне записка. Вот.

Девушка развернула бумажку: «Буду в воскресенье. Целую. Мама». Подозрительно покосилась на друга:

— Прочел?

Тот — по лицу видно — хотел соврать, но передумал, рассмеялся, кивнул:

— Ага! И родителям уже сказал, что у Пашки переночую.

— Правильно сказал, — улыбнулась Катя.

Бандероли с записными книжками приходили нечасто: один раз в два-три месяца. На следующий или прямо в день смерти владельца. Под обложкой всегда лежал листок бумаги с именем и датой.