— Спасибо вам. Все хорошо.

Девушка взяла книгу и с таким же озабоченным видом направилась к своей стойке.

Волчок брел по улице и ворчал себе под нос. Надо же дойти до такого, разреветься прилюдно. Нелепый и жалкий старик. Нет ничего отвратительнее, чем проявление чувств у всех на виду. Волчку всегда это претило. В других — неловко и глупо, а в самом себе попросту недопустимо. Потому что нет ничего страшнее, чем выставить себя на смех.

А потом воздух наполнился колокольным звоном, жирные голуби захлопали крыльями и неуклюже поднялись в небо. Было уже шесть часов вечера. Последние тридцать минут напрочь стерлись из его памяти. Фалды летней куртки развевались на ветру, он запыхался от быстрой ходьбы, седые кудри стали влажными, а на лбу выступила испарина. Какой-то юноша показывал акробатические трюки посреди площади. Волчок приостановился. Молодой гимнаст кувыркался в воздухе и делал кульбиты, будто принадлежал к породе каких-то совсем других существ, способных летать и не подвластных законам земного тяготения. Если бы Волчок только мог быть честным с самим собой. Если бы только в сердце его была вера. Вера в то, что он возьмет и пойдет туда, куда должен, и сделает все, что в его силах. Но беда была в том, что в глубине души он был убежден: дорога эта заведет в тупик.

Все же Момоко была повсюду — и это ее невидимое присутствие окончательно лишало Волчка присутствия духа. Он чувствовал, что может наткнуться на нее на каждом углу. И действительно наткнулся бы, вернись он в гостиницу на час раньше. Его охватывал трепет при одной мысли заглянуть в эти неповторимые сине-зеленые глаза, снова услышать этот нежный, мелодичный голос. Еще неизвестно, выдержит ли он это, а вдруг все кончится, возьмет и умрет — умрет от невыносимого… чего? Счастья? А такое бывает? Чтобы сердце разорвалось от счастья? Блаженная смерть, подумалось ему, и, более того, смерть вполне возможная. Волчок пробирался сквозь толпу. Встречный ветер высушил мокрую от пота рубашку и холодил лоб. Надо походить и собраться с мыслями.

Настал вечер. Почти стемнело. Волчок сидел у окна и глядел на знакомые с юных лет лондонские улицы. Пабы, кафе и рестораны весело мигали множеством огней. Улицы были полны сиреневой дымкой и необъяснимой, пьянящей надеждой. И такой же пьянящий дурман бродил в его старой крови. Она там. В этот самый миг.

Телеграмма от Эйко лежала на столе. Сама Момоко стояла спиной к столу и глядела в окно. Раньше в этом доме хватало места для них обеих. Но уже десять лет, как Момоко осталась в нем одна, и дом сделался ей тесен. Все же это был красивый дом, в хорошем районе, жилось в нем весело и уютно. После смерти матери Момоко продала домик под Нарой и унаследовала некоторые сбережения, так что ей удалось обзавестись этим удобным жилищем. Наоми училась в аспирантуре в Лондонском университете и снимала вместе с друзьями квартиру в Айлингтоне. Ей там нравилось. К тому же это было недалеко, и мать с дочерью виделись по выходным или просто когда в этом возникала надобность. Еще к ней регулярно наведывался старина Чарли, и они никогда не упускали случая сходить куда-нибудь втроем.

Наоми знала, что ее отец был офицером оккупационных войск. Потом срок службы вышел, и его отправили домой — его и всех его товарищей. О положении Момоко он не догадывался. Такова была, в общих чертах, известная ей история. Больше ей и не надо было знать. И только однажды… Сколько же ей было? Десять? Или, может быть, одиннадцать? Они тогда ютились в очередной съемной квартирке. Япошки с третьего этажа. Поздно ночью Момоко сидела на кухне, обложившись старыми фотографиями. Вот Момоко, вот Восточные ворота, императорский дворец, вот Волчок на каком-то неведомом мостике, опять она, потом снова он, а вот — они вместе. Вдруг кто-то молча ваял ее за руку. Наоми так и не сказала ни единого слона. Даже когда мать собрала письма и фотографии и сложила их обратно в коробку из-под шоколадных конфет. Несколько часов спустя, удостоверившись в том, что девочка уснула, Момоко выскользнула на улицу и сунула коробку в мусорный бак. Наутро ее разбудил привычный металлический лязг. Момоко вылезла из постели, подошла к окну. Коренастый мужчина в комбинезоне привычным жестом подхватил мусорный бак и опорожнил его в кузов грузовика. Ну все, вздохнула она. С этим покончено.

Момоко не подозревала о том, что Наоми давным-давно обнаружила коробку с фотографиями. Бывало, после школы, девочка вынимала снимки и подолгу вглядывалась в лицо этого молодого кудрявого лейтенанта. Часами, пока мать не приходила с работы. Она прочитала подписанные его именем письма, подержала в руках нераспечатанный конверт, что совершил долгое путешествие до самой Австралии, а потом вернулся обратно. Это была тайна Наоми, ее единственная тайна. Больше она от матери ничего не скрывала. Поэтому она с невинным видом выслушала рассказ про вынужденный отъезд не ведающего о ее существовании отца и покивала головой. Покивала вполне естественно, лишний раз убедив Момоко, что прошлое далеко и никогда не заявит о своих правах.

Почему сейчас? Прошла целая вечность. Какой смысл отправляться на поиски прошлого? Выходит, Волчок теперь знает и про ребенка. А может быть, и раньше знал. Вдруг он и вправду получил жалостное письмо, которое Момоко написала, когда поняла, что беременна. Может быть, он ловко распечатал конверт, прочитал письмо, снова запечатал и отослал обратно. Он ведь, в конце концов, офицер разведки. Кто знает, как долго шло письмо. Может быть, к тому времени у него уже была совсем другая жизнь? Может быть, ему было проще вернуть конверт и сделать вид, что ничего не было?

Момоко обрушила было проклятия на голову своей болтливой подруги, но тотчас взяла слова обратно. Эйко была уже в возрасте, соображала плохо. Но именно она, старая верная подруга, помогла ей продержаться в первые тяжелые годы: она смешила Момоко, когда та, казалось, совсем разучилась смеяться. Интересно, он просто придет к ее дому в один прекрасный день? Теперь ему уже не составит труда ее найти. Неужели она просто откроет дверь и увидит перед собой такие родные и такие чужие черты? Черты Волчка, которого она помнила, черты теперешнего Волчка. Неужели она увидит его лицо? То самое лицо, мимо которого она вполне могла бы пройти на улице, даже не оглянувшись. А может быть, и не могла бы?..

Раздался звонок. Момоко подскочила, подошла к телефону, помедлила, прежде чем взять трубку. Она не сомневалась в том, кто это.

— У тебя все в порядке? — Чарли явно встревожился, услышав ее непривычно резкий голос.

— Да.

— Что то не похоже.

— Да нет же, Чарли, все хороню, правда.

— Значит, завтра пойдем обедать?

— Ну, когда я в последний раз пропускала наши обеды?

В свои семьдесят три года Чарли был все так же бодр и полон сил и продолжал приходить на работу два раза в неделю. Начало обеденному ритуалу было положено на заре их сотрудничества. И обожавший всяческие ритуалы Чарли свято соблюдал и этот даже после своего официального выхода на пенсию.

Момоко положила трубку и спрятала телеграмму в ящик письменного стола. Потом позвонила дочке и самым непринужденным тоном попросила ее заехать. Но Наоми так просто не проведешь, еще сызмальства она не позволяла себя дурачить. Вот и теперь в ее «хорошо» прозвучали нотки недоверия.