завалился на щиты своих солдат. Кассий воспользовался временным замешательством противника и повел легионеров в новую атаку. Рубка возобновилась, еще более ожесточенная, чем до того. Крики, стоны и лязг металла смешались в один невообразимый гул.

– Ауксиларии, разделим славу с нашими братьями! – Лукан выхватил из ножен меч и ринулся к трапу. Капитан хотел ему что-то сказать, но запнулся на полуслове. – Оставь десять человек разжигать жаровни, – на ходу бросил Гай командиру пехотинцев. – Нам понадобятся факелы.

Трап поскрипывал, будто стонал под тяжестью калиг, а клокотавшее внизу море словно норовило заглотнуть. Память тут же воспроизвела картинку падающих в воду легионеров, беспомощных и обреченных. Лукан закусил нижнюю губу и, с бьющимся сердцем преодолев все одиннадцать футов, ступил на палубу «боспорца». Она была сплошь залита кровью.

– Слава и Рим! – раздался за его спиной дружный клич ауксилариев.

– Слава и Рим! – ответили ему ободрившиеся легионеры.

Кассий оглянулся через плечо, и их глаза встретились. Испачканное кровью лицо центуриона светилось. Вероятно, он уже предвкушал близкую победу.

Как вихрь, пробежав вдоль борта к носу корабля и рубя всех, кто попадался на пути, легкая пехота очистила эту часть судна и теперь, перестроившись, стала напирать на фланг боспорцев, смыкая кольцо, в котором те оказались. Трупы и вязкая жижа, в которой скользили ноги, мешали движению. Некоторые воины были еще живы, пытались ползти на обрубках конечностей или просили, захлебываясь кровавой пеной, прекратить их мучения. О пощаде не молил никто. Их добивали короткими ударами мечей; хруст костей и хлюпающие звуки выплескивающейся крови дурманили сознание, ноздри разъедал кислый запах изувеченной плоти…

Лукан продвигался в первом ряду ауксилариев. Закрываясь щитом, отражал удары впадавших в отчаяние врагов, колол в ответ; его клинок давно стал красным. Мужество боспорцев заслуживало уважения. Ни один из них не попытался найти спасение в море. Они стояли насмерть, окружив тело своего командира, не издавая ни единого звука. И в этом молчании безропотно принявших свою судьбу мужчин было что-то величественное, почти божественное.

Из опасения попасть в своих соотечественников, со второй пентеры прекратили обстрел. У фальшборта толпились воины и матросы, с угрюмым молчанием наблюдавшие за схваткой. Сам корабль с переломанными веслами левого борта беспомощно покачивался на воде…

Последнего боспорца прикончил Кассий. Заставил того раскрыться ударом щита, затем в стремительном выпаде пронзил его гладием между ключиц, провернул клинок и, коротко выдохнув, выдернул. Пожилой, но крепкий телом воин тяжело рухнул на колени, устремив тускнеющий взор на своего врага. С бульканьем, толчками изо рта хлынула на грудь темно-алая кровь. А еще через миг он упал на палубу лицом вниз.

На уцелевшей пентере как будто только и ждали этой развязки. На римлян обрушился настоящий шквал дротиков и стрел.

– Дети Гадеса! – выругался рядом с Луканом командир легкой пехоты, которому наконечник копья оцарапал предплечье.

В два коротких мгновения легионеры выстроили черепаху; ауксиларии под защитой щитов во главе с трибуном отошли к противоположному борту.

– Факелы! – не оборачиваясь, крикнул Лукан.

И ждавшие его приказа воины бросились к трапу.

До обездвиженного «боспорца» было около двадцати футов, и факелы один за другим без труда перелетели на его палубу. Тех, кто пытался их затушить, сбивали стрелы сирийцев. Четыре… пять человек уже лежали на настиле с остекленевшими глазами. Дымок, а за ним и робкое пламя стали заниматься над палубой. Первые люди, не дожидаясь неминуемого конца, бросились в море. А вскоре уже все судно трещало, объятое огнем.

– Возвращаемся!

– Назад, на корабль! – повторил команду трибуна Кассий и подошел к Лукану.

– Хорошая работа, центурион. – Гай совершенно не представлял, что еще в таких случаях нужно говорить своим подчиненным.

– Согласен, неплохо размялись, – сдержанно, но с едва заметной усмешкой ответил великан и протянул ему золоченый шлем с белым плюмажем. – От всей нашей центурии. Ты вовремя поспел, трибун.

* * *

Раздражение внутри Митридата росло, как сорвавшийся с вершины Олимпа снежный ком. Результат завязавшегося на левом франге сражения был уже очевиден. И этого не мог принять его разум! Всего пять римских кораблей расстроили левый фланг, внесли сумятицу и задержали движение! Правда, это были самые настоящие крепости. Но их было всего пять! О, если бы не подлые херсонеситы, как хищные птицы, ударившие с другой стороны и поддержавшие тем самым атаку латинян! Тогда, возможно, все могло быть иначе. Однако все вышло именно так, как видели сейчас его глаза: строй пентер смешался, многие были выведены из строя – горели, как масляные светильники, или погружались, искалеченные, в море. Римляне же потеряли всего одну септирему и, как ему показалось, затопили ее сами, чтобы она не досталась врагу. О том, что происходило в том месте, где напали греки, можно было только догадываться. Митридат живо представил, как их легкие биремы жалят, точно осы, его более тяжелые корабли, забрасывают их зажигательными снарядами и быстро отходят на безопасное расстояние. Атакуют вновь, и так без конца, пока не подойдет основной римский флот или боспорцы не побегут.

– Мой царь! – Гесион вытянутой рукой указывал на правый фланг. – Наши суда вступили в бой.

– Вижу, – отозвался Митридат, хмуря брови в охватившем его внезапно новом недобром предчувствии.

Однако опасения его, как выяснилось, оказались напрасны: корабли Боспора не утратили своего четкого строя и даже стали ломать римский – так, во всяком случае, ему показалось. Движение на правом крыле как бы приостановилось, суда смешались, неистово обстреливая друг друга, а в некоторых местах идя на таран. Появились первые струйки дыма. Митридат задержал дыхание: сейчас в той части фронта мог произойти перелом всего сражения, с охватом флота противника и отсечением его от береговой линии, но для этого… для этого необходимо выстоять центру. Он устремил взгляд вперед.

Пентеры римлян находились на расстоянии не более двух полетов стрелы, и дистанция эта быстро сокращалась. Ровный строй кораблей, толкаемых вперед длинными рядами весел, шел, казалось, прямо в пасть своему врагу. Митридат напрягся, всматриваясь в центральное судно с атрибутами главнокомандующего – трепещущими на верхушках мачт и флагштоке кормы алыми знаменами. Надеялся ли он увидеть наконец того, кого послал самонадеянный Рим, чтобы покончить с ним? Скорее всего, да. Но было что-то еще, то, что сжигало изнутри его душу – неистребимое желание схватиться с этим человеком лично. Как будто с его смертью пал бы к его ногам и сам Рим.

Он опустил руку на плечо Гесиона.

– Мы будем атаковать корабль Галла. И я, скорее, умру, чем отступлю.

Видя, какой решимостью горят глаза его царя, наварх ощутил, что и сам зажигается этим огнем. Он встретился с Митридатом взглядом.

– Так