Вчера у нас с Ваней… было свидание?

Щеки вспыхивают.

Перепрыгиваю злосчастный штырь арматуры, наращиваю темп и врываюсь в класс вместе со звонком. Пробормотав дежурные извинения, низко опускаю голову и спешу к своей парте — создаю для учителя видимость раскаяния, но на самом деле до одури боюсь посмотреть на Волкова. А вдруг с наступлением дня он забыл о вчерашних объятиях и разговорах, или наша прогулка оказалась всего лишь моим красивым сном?..

Но меня обжигает пристальный взгляд черных глаз — я буквально осязаю его кожей, ловлю воздух ртом, всхлипываю и оглядываюсь. Ваня еле заметно краснеет, Инга, до этого увлеченно рывшаяся в рюкзаке, о чем-то его спрашивает, и он делится с ней запасной ручкой. Я безукоризненно отыгрываю равнодушие, киваю девчонкам, сажусь за парту и перевожу дух, и весьма бодрый для раннего часа Илюха как ни в чем не бывало машет с соседнего ряда:

— Лерка! Ну слава Богу, жива! Я себе места не находил! Как ты? — Нас рассадили за болтовню еще в прошлом году, но он все не может свыкнуться с разлукой и частенько вещает через весь кабинет.

Историчка рассерженно шикает и стучит по столу пультом от проектора.

— Твоими молитвами, придурок… — огрызаюсь тихонько. Я зла на него, зла до чертиков! Он еще ответит за синяк на локте и постарается объяснить, с каких это пор я являюсь объектом его влажных фантазий.

Нам раздают листки и пронумерованные варианты теста, и я ослабевшими пальцами разворачиваю конверт. Не то чтобы я сильно переживаю из-за результата — историю внимательно читала, а даты зубрила, — но сейчас, рассматривая напряженные спины одноклассников, кожей улавливаю волнующее присутствие Вани, и нервы шалят. Совсем недавно я и подумать не могла, что он станет мне настолько близок и дорог, что с ним мне будет комфортно даже молчать, а от его улыбки то и дело начнет барахлить гравитация. Еще год, мы закончим школу и разлетимся кто куда — как в любимой песне Анны Игнатовны про крылатые качели. Только у меня нет ощущения неба, ветра и радости впереди. Лишь страх неизвестности и глухое отчаяние.

Ваня здесь не навсегда. Его пребывание рядом — как вечер последних выходных августа, и горло сводит от ощущения скорой потери.

Теперь я знаю, что отстраненность Волкова распространялась не только на меня — это его привычная роль вечного одиночки без цели и якоря. Он не привязывается, не рассказывает о планах или вообще их не строит, не ищет отношений, потому что его настоящая жизнь и проблемы поставлены на паузу по приезде сюда. Только история Инги смогла пробиться сквозь возведенную им стену и задеть за живое, и он сделал все, чтобы ей помочь. Да он и сам говорил, что его ничто здесь не держит. А как же тогда… без него буду жить я?..

— Ходорова, урок всего сорок минут, а в итоговом тесте пятнадцать вопросов! — строго напоминает историчка, и я, вздрогнув, берусь за ручку.

* * *

Из динамиков в коридоре раздается хриплый голос обэжэшника, отвечающего за школьную безопасность, и по классу проносится разочарованный гул — на этой перемене не удастся сгонять в столовку, списать с сайта готовую домашку или тайком перекурить в кустах.

Борис Палыч в миллионный раз разъясняет порядок действий в случае срабатывания пожарной тревоги, но почти все пропускают инструктаж мимо ушей. Учения по отработке разных внештатных ситуаций проводятся в школе регулярно, и мы, едва заслышав пронзительную, вязнущую в мозгах трель сигнализации, стройными рядами тянемся к выходу.

В холле уже образовался небольшой затор, в паре метров впереди я вижу широкие, обтянутые черным пиджаком плечи Вани, но намеренно не лезу в гущу людей — я еще не рассказала Илюхе о том, что мы с ним гуляли, и снова подставлять Волкова под разборки с троицей идиотов никакого желания нет.

Дежурные учителя грамотно рассекают толпу на части, и отделившийся поток учеников выносит меня в ближайшую боковую дверь.

Во внутреннем дворе гам и хохот, летнее солнце и теплый ветерок не располагают к просиживанию штанов взаперти, и согнанный сюда народ искренне рад шансу уклониться от занятий. По площадке для торжественных линеек с воплями носится малышня и увлеченно пинает мяч. Футбольный матч только начался, но страсти кипят нешуточные: тщедушный и мелкий брат Инги, несмотря на видимую хрупкость, смело кидается наперерез пухлому рослому защитнику, обманным маневром завладевает мячом и, обойдя еще троих противников, вколачивает гол в импровизированные ворота, обозначенные кучкой ранцев и мешков для обуви. Вадик поразительно похож на сестру — те же светлые волосы, те же глаза цвета неба, а еще — лучистая, заразительная, обезоруживающая улыбка.

Я с интересом наблюдаю за ним, прыскаю со смеху от его ужимок, и где-то глубоко в душе оттаивают последние комки вечной мерзлоты.

Поддавшись внезапному порыву, я подхожу к кромке асфальта и подзываю мальчишку к себе:

— Вадик! Бобков! — он перестает улыбаться и подтрунивать над проигравшей командой, отделяется от друзей, но держится на безопасном расстоянии. Порывшись в кармане сумки, я вручаю ему пятисотку и, подумав, добавляю к ней еще столько же. — Вот, бери. Илья Рюмин попросил тебе вернуть. Спасибо, что выручил — у него в тот день карта перестала работать, и, если бы ты не одолжил ему денег, он бы из Задонска пешком шел.

Вадик настороженно пялится и уточняет:

— Это он тебе так сказал?

— Да какая разница…

Вадик быстро забирает только одну фиолетовую бумажку, комкает и прячет в карман, но кто-то настойчиво оттесняет меня в сторону, и рядом возникает запыхавшийся Рюмин. Помяни дьявола…

— Вот ты где. А я тебя везде ищу! Лерка, ты нынче какая-то неуловимая… — Рюмин будто вообще не помнит о вчерашнем происшествии у пруда, сияет как новый пятак, свистит стоящему у противоположного выхода Аитову, по-свойски треплет меня по волосам. Но вдруг прищуривается, резко шарахается влево и хватает Вадика за шкирку:

— Здорово, шкет, я гляжу, ты бабками разжился. Гуд. Гони-ка их дяде Илье, и еще неделю поживешь спокойно.

Мальчишка багровеет лицом, отчаянно вырывается и кричит; не ожидавший столь ожесточенного сопротивления Рюмин теряет бдительность и разжимает хватку, матерится и опять прет на Вадика, но я преграждаю ему путь и смотрю в упор:

— Отвали от него, Илюх! Завязывай уже!

Илюха словно натыкается на невидимую стену, и налитые кровью глаза проясняются.

— С