– Я напоминаю себе, что вы не видели того, что видел я. Сюда приезжают сломленные люди: наркоманы, алкоголики…

– Вдовы? Вдовцы? – добавляю я, и, к моему изумлению, он кивает.

– Именно! Те, кто не может отпустить то, что их разрушает. Отчаявшиеся вылечиться пациенты, которые потеряли последнюю надежду. И всех она спасла. Доктор оттаскивает их от края, вдыхает жизнь в их бренные тела и отправляет домой с возликовавшими сердцами. Она бы делала это бесплатно, если бы могла. Забота о людях для нее превыше всего. Она… защитница жизни на земле!

– А знаете, что вижу я? – спрашиваю я, глотнув пива. – Я вижу человека, который полностью доверился доктору Коделл и в итоге превратился в ее чертову прислугу! Да поймите же, Коделл зарабатывает на жизнь тем, что копается в головах людей! Вас не смущает, что вы слепо ее любите?

– Ха! – громко восклицает Виллнер. – Ей неважно, нравится она или нет. Доктор хочет лишь одного – забрать боль, исцелить человека. Артур, вы точно волк, угодивший в капкан: кусаете руку того, кто пытается вас освободить. Вы бы увидели, если бы действительно…

Виллнер со вздохом допивает пиво, укладывает пустую бутылку в переносной холодильник и достает новую. Убедившись, что я еще не допил свое, закрывает крышку с термоизоляцией.

– Можно я расскажу одну историю? – спрашивает он. – Про пациента, похожего на вас, которого Коделл спасла.

– Разве у меня есть выбор?

– Естественно! – Виллнер слегка раздражен, но не задет моей враждебностью; так можно реагировать, когда ребенок молотит тебя кулачками по груди. – Я вас тут не держу, Артур. Я просто подумал, что вам не помешало бы с кем-то поговорить. Если предпочитаете лечь спать, я не против.

Не имея ни малейшего желания беседовать с Виллнером, я поворачиваюсь к Призмолл-хаусу и уже собираюсь решительно встать и удалиться к себе в комнату, когда кое-что привлекает мое внимание. Слева, чуть позади меня, под живой изгородью в лунном свете блестит какой-то предмет – медицинский шприц, наполовину забросанный землей. Один из тех, что я уронил, когда три недели назад пытался сбежать. Валяется, никем не замеченный, на расстоянии вытянутой руки. У меня перехватывает дыхание.

Я так упорно пытался сбежать из Призмолл-хауса, придумывал, как преодолеть систему защиты. А теперь Виллнер привел меня почти к «De Anima», наверняка без ведома Коделл, и средство, чтобы его вырубить, прямо здесь, под рукой! У меня все шансы на успех: неожиданно вколю Виллнеру седативное, оттащу к яхте и вытрясу код, пока его мозг одурманен и податлив. Сегодня же ночью я мог бы сбежать и забыть остров как страшный сон. Нужно лишь одно – выбрать подходящий момент.

– Ладно, – отзываюсь я, глядя на Виллнера. – Что там за история?

Он расплывается в улыбке.

– Жил-был один паренек, грешный малый, ростом здоровенный, а характером тише воды ниже травы. Угадайте с трех раз, о ком речь? – Виллнер смеется собственной шутке, а я представляю, как всаживаю ему в шею шприц. – Парнишка не знал, что делать со своей жизнью, не мог ничего решить, но никого не хотел подвести. У отца особых возможностей не было, и он взял сына на ярмарку вакансий, чтобы тому помогли сориентироваться в жизни. На ярмарке отец сразу же заметил стенд британской армии и стал уговаривать сына пойти служить. Это, мол, тебя закалит, даст толчок, приучит к дисциплине. И знаете, что ответил сын?

– Нет, – бормочу я, косясь на шприц. – Поведайте.

– Он сказал: «Конечно, папа. Как скажешь, папа!» – с улыбкой мотает головой Виллнер. – Всю жизнь парень мучился от угрызений совести. Вечно чувствовал себя виноватым, боялся не оправдать ожиданий. Боже, вам не понять!

Мне странно видеть, что он вспоминает о довольно тяжелом прошлом с этакой ностальгией. Я не спеша допиваю пиво и, протянув пустую бутылку, напряженно жду, когда Виллнер отвернется, чтобы убрать ее в холодильник. Как только он отворачивается вправо, я осторожно наклоняюсь влево. Затаив дыхание, протягиваю растопыренные пальцы над травой, к сухой затвердевшей земле, и в то же время не спускаю глаз с коротко остриженного затылка моего спутника. Виллнер все еще занят: аккуратно убирает пустую бутылку.

Мои пальцы скребут по земле; даже отвернувшись от Виллнера, дотянуться не получается. Я сгибаюсь сильнее, растягивая все связки ради нескольких лишних сантиметров. Кончики пальцев касаются шприца… и в этот момент сзади хлопает крышка холодильника. Я едва успеваю сесть прямо, старясь не выдать раздражения, как Виллнер уже протягивает мне новую бутылку пива.

– И вот мне восемнадцать, я за тысячу километров от дома. Увалень, который таскает за всеми сумки. Одеяла на мой рост, естественно, нет, – посмеивается он. – Зато я обрел там кое-что важное: семью, цель. И старался им угодить. Как всегда.

Виллнер вдруг меняется в лице. Я потягиваю пиво и вижу, как он мрачнеет, взгляд его становится задумчивым, голос звучит торжественно и мрачно. Развязка истории с каждым словом становится все очевиднее.

– Однажды мы зачищали дома, – хмуро продолжает он. – Я всегда говорю: это как движение в Лондоне: надо спешить, времени в обрез, смотреть по сторонам некогда. Я иду вперед, кричу, проверяю углы, и так дверь за дверью. И вдруг в соседнем здании раздаются выстрелы, начинается кутерьма, все кричат…

Виллнер замолкает, и я чувствую, насколько же этот могучий человек раним.

– Люди не понимают, что нет смысла орать, особенно если тебя все равно не поймут… И не надо ничего скрывать, потому что все тайное становится явным. Один старик громко кричал, да так злобно, что я психанул. Рядом стреляли, музыка из магнитофона заглушала голос командира, и…

Виллнер дважды резко поднимает бутылку, образно показывая два злополучных выстрела.

– И он упал. Я знал, что старик умер мгновенно, но мне было слышно чье-то судорожное дыхание. Тогда я глянул вниз, а там… на полу, придавленная мертвым стариком, девочка. Лет десять, не больше. В голове дыра, бедняжка вот-вот испустит последний вздох.

Мы сидим в молчании. Слышится только шелест травы, ветер и шум волн. На краткий миг я отвлекаюсь от лежащего на земле шприца и перевариваю рассказ Виллнера. А что, если воззвать к его человечности? Может, мне удастся его убедить? Может, где-то в глубине его души еще теплится искорка сострадания?

Виллнер смотрит на меня, и я пытаюсь выразить во взгляде сочувствие и понимание в надежде, что он ответит тем же. Вместо этого из горла Виллнера доносятся отрывистые кашляющие звуки, губы растягиваются в озорной улыбке, и он начинает от души хохотать. В глазах у Виллнера пляшут чертики, он изумленно мотает головой.

– Вот уж