Свои особенности имела и северная Италия, к которой мы обращаемся в завершение. Там также постепенно развивались местные сеньории, особенно в XI веке, в лангобардской и каролингской сети графств и марок, таких как Тоскана (сохранявших политическую организацию по каролингскому образцу вплоть до войн 1080–1090-х годов). Состояли эти сеньории из скопления частных владений (включая замки), наследственных феодов и прав собирать десятину с сельских приходов. Однако лишь с началом этих войн обозначившийся кризис государственной власти побудил сеньории к превращению в замкнутые целостные территории с правом суда над всем их населением (и собственниками, и арендаторами), которое называлось на латыни dominatus loci, «владычество над местностью», и выступало близким итальянским аналогом французскому seigneurie banale. Сложилось оно примерно через столетие после появления во Франции, однако сходство прослеживается очевидное, пусть даже итальянские сеньории были слабее французских и менее требовательными[191]. Отличие Италии состояло в том, что здесь были большие и могущественные города – за их стенами проживали правители сельских земель, что само по себе существенно умаляло независимость сеньорий. С 1100 года городские центры начали расширяться в связи со стремительным усложнением экономики, и, когда королевство Италия пришло в упадок, власть на местах сосредоточилась прежде всего в городах.

В независимых итальянских городах складывались собственные формы собраний и совещательных органов. Они отличались от судебных собраний каролингского и посткаролингского прошлого, однако в основе их лежала та же идея тесной связи политической легитимности с массовым присутствием народа. В начале XII века этими собраниями, как и городами в целом, все чаще управляли ежегодно переизбиравшиеся коллегии должностных лиц, называвшиеся консулами: в Генуе и Пизе их главенство закрепилось к 1110 году, в Милане и других городах Ломбардии – к 1130-м, в Венето – к 1140-м. Консулы избирались из богатейшего гражданского сословия – землевладельцев и иногда торговцев, а кроме того, как правило, в их число входили несколько владевших замками аристократов. В социальном отношении они не были новой прослойкой – новизна заключалась в коллективном характере их деятельности, и к середине XII века они уже называли себя «коммуной», открыто обозначая тем самым эту коллективность. Такие коммуны превалировали над прежней каролингской системой графств, центром которых в Италии выступали города, и к 1200 году большинство из них заново утвердили свою власть над сельскими сеньориями на своей территории. Особняком стояла лишь горстка таких сельских сеньоров в менее урбанизированных областях. Коммуны разительно отличались от сельских сеньорий Франции и Германии, да и самой Италии, и сами ощущали свое отличие. К 1130-м годам они уже характеризовали свою власть словом «публичный» и начинали заниматься самостоятельным законотворчеством. Однако необходимо подчеркнуть, что они, как и сельские сеньории, были порождением изначально крайне ситуативной и неофициальной, ненадежной и затрудненной локализации власти, которая в условиях ослабления королевской становилась более формализованной, и что в растущих притязаниях на судебные права внутри политико-административной территории (границы которой становились предметом ожесточенной, часто кровопролитной борьбы) тоже прослеживается сходство с французскими судебными сеньориями[192].

Таким образом, не вся Западная Европа была похожа на Францию, однако на протяжении всего XI века везде, кроме Англии, наблюдались перемены, в которых можно провести хотя бы параллели с французской моделью. Почему именно в этот период? Как я уже говорил, кризис государственной власти сам по себе побуждал больше полагаться на местное управление, к тому же оно к этому времени стало более устойчивым. Отчасти причина в том, что сдержки и противовесы каролингской эпохи теперь меньше давали о себе знать и создавать местные оплоты стало проще. Однако, помимо этого, в аристократической прослойке назрели социальные перемены, обусловившие дробление сеньорий. При Каролингах «подлинный» аристократический статус означал принадлежность к относительно узкому кругу, состоявшему из семейств, из которых можно было назначать графов. Военные деятели рангом пониже могли владеть парой поместий или иметь источник благосостояния, однако их статус был прочно связан с принадлежностью к графской или епископской свите, и в одиночку они ничего собой не представляли. К XI веку, если у вас имелся замок, значит, имелся и местный военный статус, закрепленный, по большому счету, непосредственно за вами. Ваши предки, скорее всего, вращались при каролингском дворе, но могли быть и богатыми крестьянами, возвысившимися совсем недавно. Таким образом, социальная прослойка, которую мы называем аристократической, постепенно расширялась. Ваш собственный сеньор, граф или герцог, вероятно, по-прежнему претендовал на господство над вами, но не считаться с вами не мог, как мы наблюдали на примере Гильома V и Гуго де Лузиньяна. Если ваш сеньор был недостаточно грозен или недостаточно благополучен, вы обретали все большую независимость и все сильнее утверждали собственную власть, пусть и мелкомасштабную, то есть создавали собственную сеньорию с собственными правилами и требованиями. Это было внове. В предшествующие столетия не раз случались периоды смуты или ослабления верховной власти, не сопровождавшиеся, однако, сколько-нибудь значительным развитием независимых сеньорий. Не всегда развивались они и теперь: целеустремленный граф, герцог или сам король мог притормозить этот процесс или обратить вспять – в частности, это удалось Вильгельму Незаконнорожденному после смуты, на фоне которой происходило принятие малолетним наследником титула герцога Нормандии в 1035 году[193], и от междоусобицы 1140 года Англия тоже смогла оправиться, причем с легкостью. Но теперь эта тенденция обрела потенциал: слабый правитель, смута, междоусобица могли запустить соответствующий процесс где угодно, и недостатка в этих спусковых механизмах не было. А когда такое случалось, вернуться к прежнему порядку уже не выходило, появлялись формализованные единицы местной власти, образуя ячеистую структуру, с которой более поздним правителям приходилось выстраивать новые отношения, если они желали восстановить собственное государство.

Локализация власти и ее усиление на местах определили и две отличительные особенности XI века, выходящие за рамки обсуждения общественно-политических характеристик отдельных стран, которым мы занимались до сих пор. Обе эти особенности хорошо укладываются в общую картину, которую я только что нарисовал, и дополняют ее. Речь идет о церковной «реформе» и нормандской/французской экспансии в южную Италию и Палестину. Рассмотрим их по очереди.