Толпа рванулася вперед…

И мне сказали: «Он идет…»

Он – наш поэт, он – наша слава, —

Любимец общий! Величавый

В своей особе небольшой,

Но смелый, ловкий и живой,

Прошел он быстро предо мной…

Будущая известная поэтесса Евдокия Ростопчина с детства была увлечена литературой. В семье дань этому виду искусства отдавали все. Бабушка Мария Васильевна Сушкова получила известность как переводчица на русский язык Мармонтеля и с русского на французский – произведений М. М. Хераскова. Она сотрудничала в первых литературных журналах екатерининского времени, и Данила Лукич Мордовцев, один из самых любимых в России авторов исторических повестей, причислил ее к замечательным женщинам второй половины XVIII века.

Сын Марии Васильевны, родной дядя Додо, Н. В. Сушков учился и дружил с А. С. Грибоедовым, познакомился с совсем еще маленьким Пушкиным, виделся с ним в Лицее и даже передал поэту поэму М. М. Хераскова «Бахариана», которой тот пользовался, работая над «Русланом и Людмилой». Если его собственные литературные опыты и не отличались талантливостью, это искупалось тем благоговением, с которым он относился к Пушкину. 1 февраля 1837 года он был у гроба поэта.

Современникам нравились сочинения и переводы другого дяди Додо – М. В. Сушкова, в том числе его «Российский Вертер». Писали стихи и братья поэтессы. Однако родственная критика подчас бывала такой беспощадной, что девочка далеко не всегда решалась представлять на семейный суд свои сочинения.

Дюма-отец

П.А. Федотов

На следующую зиму юную Евдокию Сушкову родные начинают вывозить в свет, и на одном из декабрьских балов в доме А. В. Голицына ей представят Пушкина. Теперь поэт забудет обо всем окружающем. Разговор пойдет о стихах Додо, которые Пушкин, оказывается, знал уже не один год. События на Сенатской площади, выступление декабристов вызовут к жизни строки поэтессы, и они станут известны:

Соотчичи мои, заступники свободы,

О, вы, изгнанники за правду и закон,

Нет, вас не оскорбят проклятием народы,

Вы не услышите укор земных племен!…

Хоть вам не удалось исполнить подвиг мести

И цепи рабства снять с России молодой,

Но вы страдаете для родины и чести,

И мы признания вам платим долг святой.

Она была очаровательна, романтична, но не только эти черты собирали вокруг Евдокии Петровны толпы поклонников. Не о юной светской красавице думал Николай Огарев, едва не каждый день приезжавший в сушковский дом на Чистых прудах. Общность взглядов, мыслей, литературных увлечений казалась дороже всего остального. И насмешливый Пушкин ни разу не позволит себе даже тени иронии в отношении «прелестной поэтессы». Во-первых и прежде всего – поэтессы.

Как разгадать, что занимает в эти дни воображение поэта? Он приезжает в Москву в первых числах декабря 1828 года всего лишь на месяц, на который и приходится знакомство с Сушковой. Пушкин частый гость Зинаиды Волконской, сестер Ушаковых, одной из которых – Екатериной – он начинает серьезно увлекаться, Марии Ивановны Римской-Корсаковой с ее созвездием красавиц-дочерей – многие из москвичей помнят еще недавно украшавший Пушкинскую площадь их дом, иначе называвшийся «домом Фамусова». Он ездит к цыганам в Тишинские переулки и не может обрести душевного равновесия.

На это обращает внимание близкий приятель поэта П. А. Вяземский в одном из своих писем: «Он что-то во все время был не совсем по себе, не умею объяснить, ни угадать, что с ним было, но он не был в ударе… [я] все не узнавал прежнего Пушкина».

О том же записывает в своем дневнике и, казалось бы, только что узнавшая поэта Евдокия Петровна. Даже самой себе юная поэтесса не признавалась в том, насколько сильное впечатление произвел на нее Пушкин. Впечатление на всю жизнь. Только в строках, написанных после гибели поэта, она приоткроет завесу своей жизненной тайны:

И.К. Айвазовский

Слова его в душу свою принимая,

Ему благодарна всем сердцем была я…

И много минуло годов с того дня,

И много узнала, изведала я, —

Но живо и ныне о НЕМ вспоминанье;

Но речи поэта, его предвешанье

Я в памяти сердца храню как завет

И ими горжусь… хоть его уже нет!…

Евдокия Петровна оказывается свидетельницей увлечений поэта. Их немало. Но ни разу она не сделает попытки привлечь к себе внимание своего кумира. Она уверена: подлинная любовь, если ей суждено возникнуть, должна развиваться по своим собственным законам, ей чуждо какое-либо вмешательство или насилие.

В жизни Пушкина появляется Натали Гончарова. Любящим сердцем Евдокия Петровна угадывает, насколько нелегка будет дальнейшая судьба поэта. Может быть, она лучше других понимает характеры и душевные особенности участников будущей драмы. Никого не обвиняет, всем только сочувствует. Ее выдержке и такту могут позавидовать умудренные жизненным опытом люди. У Евдокии Петровны нет опыта – есть чувство.

31 марта 1831 года она видится с супругами Пушкиными – они вместе участвуют в санном масляничном катаньи и блинах, которые устраивает ее близкий родственник С. И. Пашков, женатый на княжне Надежде Сергеевне Долгоруковой, ровеснице поэтессы.

Это все молодые пары. Недавно поженившиеся. И очень счастливые. Свадьба Пашковых состоялась в 1830 году. Брат княжны А. С. Долгоруков, участвующий в том же катаньи, обвенчался со своей женой, Ольгой Александровной Булгаковой, всего два месяца назад, и Пушкину довелось танцевать на первом балу молодоженов. Это Ольга Александровна поразила Пушкина своим замечанием, когда он заявил о своем желании ехать в Персию: «Байрон поехал в Грецию и там умер; не ездите в Персию, довольно вам и одного сходства с Байроном». Молодая княгиня Долгорукова не скрывала, что Пушкин был ее любимым поэтом.

Но именно потому, что она находится в среде поклонников и друзей поэта, Евдокия Петровна не может не знать больно ранящих ее подробностей его жизни. Того, как много проиграл Пушкин в Москве записным игрокам и как не сумел расплатиться с чудовищным для него долгом. Того, что ему пришлось заложить свою деревеньку и полученные деньги почти полностью раздать за долги и за приданное своей невесты. Теща откровенно заявила соискателю руки прекрасной Натали, что средствами не располагает, а без приличного приданого выдать дочь замуж ни за что не согласится. Даже в день венчания она готова была отложить обряд, требуя с Пушкина все новых и новых сумм. В результате поэту оказалось не на что сшить себе к свадьбе фрак. Пришлось надеть фрак Нащокина, в котором, по утверждению друзей, Пушкина позже положили и в гроб.