— Слушайте, — перебиваю его слишком резко и грубо. — Мы целый год справлялись без вашей помощи, после него ничего не случится.

— Уверена? — он стягивает кожаные перчатки с рук, кидает их на столешницу около недоделанной индейки и… наступает на меня.

Бежать некуда, поясницей упираюсь в столешницу, а мужчина шагает вперед, сокращая расстояние между нами. Черт! Он же совсем незнакомый человек. Чужой. Вдруг задушит меня и закопает труп в лесу? Тогда зачем перчатки снял? Отпечатки же останутся. Жмурюсь. Делаю вид, что происходит все не со мной. Не сейчас. В параллельной реальности.

И кто-то наверху слышит меня — шаги прекращаются.

Аккуратно открываю глаза и вижу недалеко от себя высокого взрослого мужчину. Почти папин ровесник, если судить по внешности, может, лет на пять-семь моложе. Черты лица аристократические, но не лишенные остроты. Скулы хорошо видны. Губы чуть полноваты, но сейчас они сомкнуты в тонкую линию.

И глаза…

Говорят, они зеркало души, и эта самая душа сейчас излучает меня карим взглядом. Непроницаемым. Потому что вижу его второй раз в жизни. Туда пока что нет доступа.

Красивый. От него так и веет поистине мужской аурой, заставляющей задержать дыхание и не вбирать больше в себя аромат древесных ноток, смешанных с едва уловимым запахом мяты.

И почему я вообще замечаю это в незнакомом человеке?

— Моя помощь потребуется, — обрывает он и, обойдя островок по центру, поднимает нож и принимается разделывать индейку. Только зачем? Мама целую запекала. Да и смысла нет — сочельник все равно испорчен.

Но в какой-то момент, глядя на мужчину у тумбы, осознаю одну важную вещь. Да, праздник испорчен, но именно сейчас этот человек буквально вселяет в меня надежду. Надежду на что-то светлое. На какой-то положительный исход этого дня. На то, что не все потеряно, и я не проведу этот вечер одна, сидя у окна и наблюдая за погодой.

Эта мысль заставляет слегка улыбнуться.

— Как учеба в университете? — спрашивает он, когда мы общими усилиями закладываем индейку в духовку. И этот вопрос застает меня врасплох.

— Откуда вы…

— Вы оба учились в выпускном классе, когда я пришел к вам. Логично, что сейчас вас не в школе обучают.

— Ну да, — произношу в итоге и отвечаю на первый вопрос: — Хорошо. Мне лично нравится. Хорошие курсы, предметы, даже стипендию платят. А Адам…

Замолкаю. Потому что брат стал реже посещать занятия, а я все время придумывала за него отмазки. Экзамены кое-как закрыл не без нашей с Эндрю помощи.

Мужчина все понимает без слов. Снова

— Однажды я говорил эти слова твоему брату на опознании, теперь скажу и тебе. Что бы ни случилось, я всегда буду рядом. Тебе нечего бояться. Я не причиню вреда. Ни тебе, ни брату.

Эти слова эхом откликаются в голове. Проносятся раз за разом.

Я не причиню вреда…

Только это ты и сделал, Себастьян Гранд. Ты причинил мне вред самым гнусным способом.

Внезапно кухня и серьезное лицо мужчины ускользает, а в голову выстреливает громкое пикание. Оно ускоряется, как только я открываю глаза и тут же зажмуриваю от яркого света белоснежной палаты.

Не сразу открываю их, не сразу привыкаю к свету.

И к тьме, поглотившей меня с первых секунд пробуждения…

Пик-пик-пик.

Противный звук резко ударяет по сознанию. Бесит. Раскалывает голову на две части. Вырубите кто-нибудь эту херню! Пожалуйста! Но меня вряд ли кто-то услышит, потому что в реальности я и слова не могу произнести. Не получается. Во рту слишком сухо, губы слиплись, а глаза настороженно глядят в тьму напротив. В слишком добрую и обеспокоенную.

Черт, куда я попала?

— С пробуждением, Долорес. Ты нас очень напугала, — ободряюще говорит доктор Коннор, глядя то на меня, то на планшет, где коротко что-то помечает карандашом.

— Что я здесь делаю? — оглядываюсь по сторонам, все еще остро реагируя на сильный свет из окна.

— Переутомление, — вздыхает мужчина, глядя на меня с той же теплотой, что и раньше. — У тебя хорошо начался год, даже Адам с кровати встал.

— Ага… Что? — тут же уставляюсь во все глаза доктора. — Я лежу в онкологии? У меня…

— Нет, с тобой все в порядке. Брат твой настоял, чтобы навещать почаще.

Что? Адам заходил ко мне? Он в курсе о моем состоянии? Вот черт! А если я не хочу, чтобы он приходил? Не хочу видеть его жалостливое лицо, слушать оправдания, которых на самом деле не существует? Что тогда делать?

— Сколько я пролежу здесь? — спрашиваю равнодушно, отгоняя от себя злость. Получается плохо, от слова совсем.

— Недельку понаблюдаем, а потом можешь ехать домой.

— Пораньше никак? — в голосе сквозит надежда.

— Давай посмотрим на показатели, потом будем думать, хорошо? — отвечает более добродушно, чем я того заслуживаю.

Ничего не остается сделать, как кивнуть в знак согласия. Не способна я сейчас на какие-то мыслительные действия, особенно после сна, который снова и снова воскрешает непрошенные воспоминания. Ужасные. И неприятные.

Первая встреча, перевернувшая жизнь с ног на голову, вторая, заставившая на некоторое время забыть о проблемах и погрузиться в человека, не знающего меня. И последующие, о которых даже не подозревала.

До этого момента.

Они никуда не уходят. Ни его взгляд, ни руки, удерживающие меня, когда потеряла сознание. Ни губы, изогнувшиеся в скупой улыбке. С каждой минутой, проведенной в одиночестве после ухода доктора Коннора, они все больше и больше накрывают меня с головой. И я не отталкиваю, стараюсь перебрать в голове каждую деталь прошлой жизни.

А точнее тот момент, когда отдалась незнакомцу, когда путала со всеми подряд и подозревала совершенно другого человека.

Теперь виновник моих мучений испепеляет взглядом через стекло в коридоре. Стоит минут пять, наверное, не решается заходить, а я не спешу приглашать или хоть как-то намекнуть, что мне хочется поговорить. Не сейчас. Может, через неделю, месяц, или полгода. Когда успею свыкнуться с мыслью, что именно он заставил меня пойти на этот шаг, именно он купил мое тело и он…

Нет, не влюбил! Не могла я влюбиться в этого человека, не могла!

— Добрый вечер, Долорес, — произносит не тем чересчур хриплым с низкими нотками, а родным, который услышала впервые три года назад на пороге родительского дома. — Как себя чувствуешь?

— Лучше всех, — язвительно вылетает из уст.

Стараюсь не смотреть в его сторону, не заглядывать в темные глаза, не очерчивать взглядом контур расслабленных чуть полноватых губ. Не делаю ничего, что могло бы помутнить рассудок.