Двери открылись, и, погоняемый чужим заразным горем, людской ком вышвырнуло в залитое светом фойе. Малахольный оторвался от лишенного тоннельной ночи стекла, подобрал с пола модный журнал и, не взглянув на танцующую, вышел вместе со мной навстречу входящим.

Время близилось к полуночи, я возвращался с работы и, не дождавшись своей маршрутки, решил спуститься в подземку. Весь день и вечер я простоял у массажного стола, усердно работал руками, слушал исповеди своих клиентов и всячески подбадривал их обмякший жизненный тонус. Теперь мне хотелось только одного: поскорее добраться до дома, легко перекусить, прочесть парочку страниц дежурной книги и забыться крепким сном.

У входа на станцию «Василеостровская» толпилось много людей. Большинство было навеселе: то и дело душный июньский воздух взрезал пьяный женский визг или, наоборот, раскатом проносился чей-то могучий хохот. Была суббота, народ праздновал выходные. Несмотря на позднее время, некоторые гуляли с детьми.

Я достал припасенный жетон, опустил его в жетоноприемник, миновал турникет и вступил на ленту эскалатора. Приятная усталость томила тело, день казался прожитым не зря, и, сотканная из таких вот дней, жизнь виделась вполне осмысленной штукой.

Мне нужно было проехать одну остановку до «Гостиного двора», потом сделать пересадку на синюю ветку и доехать до «Пионерской».

В вагоне народу было немного, все сидели. За секунду до закрытия дверей вовнутрь влетели три человека, два из которых были похожи на большие куски сдобного теста. Самый большой из них — в кожаной косухе — имел на голове шапку светлых вьющихся волос и румяные щеки.

«Ангел-переросток», — подумал я.

Трио громко гоготало, жестикулировало и наконец присело. Слева от меня сидела женщина с девочкой дошкольного возраста, напротив — пара крепких ребят с грозными спортивными сумками на коленях. Набитые кулаки, развитые надбровные дуги, сплющенные носы и лишенные всякого смысла глаза выдавали в них боксеров.

Где-то в середине пути парень в косухе встал и пошатываясь подошел дверям. Ко мне он стоял спиной, но общий ход его жестов и подергиваний говорил об одном: мужчина собирается помочиться.

Через секунду после моей догадки от писающего, пенясь и резвясь, потек ручеек. Миновав рельефные ботинки-гады хозяина, он вытек на середину вагона, собрался в небольшое озерцо и что есть силы пустился по линолеумной долине между сидениями. Женщина взвизгнула и прижала к себе дочку. Все пассажиры нашего ряда подняли ноги и принялись растерянно озираться. Смущение и брезгливость кривили их лица. Судя по количеству выделенного, парень обладал незаурядным мочевым пузырем.

Я посмотрел на боксеров и жестом договорился, что, пока буду разбираться с хулиганом, они присмотрят за двумя его дружками. Парни твердо кивнули. Я встал, подошел к мочащемуся и хлопнул его по плечу. Ко мне обернулась блаженная маска, похожая на сырой улыбающийся пирог.

Смущение в вагоне нарастало. Поддержанный коллективным возмущением, я взметнул руку и влепил кулак в румяную мясистую щеку. Парень не успел опомниться, как его кудри оказались в моей накрепко сжатой ладони. Меня поглотил восторг отмщения: не сдерживая порыва, принялся бить его лицом о металлический каркас дверей. Двое дружков ссущего ангела сидели не шелохнувшись. Тем временем, пока моя правая рука держала курчавую и дурную голову, левая наносила короткие удары в ухо. Восклицательное торжество свершившегося правосудия носилось по вагону.

«Правильно!», «Так его, суку!», «Бей сильнее подонка!», «Ногами его херачь!», «Убей чмошника!» — неслось со всех сторон. Большая женщина в цветастом платке, точно рефери, скакала вокруг избиваемого и едко подбрасывала: «Ну что, сученыш, просался? А? А? Больно? Больно? А ссать людям под ноги не больно? А? Получай теперь! Получаааай!..»

Бой длился не более минуты, и когда поезд принялся тормозить перед остановкой, я отпустил крепыша. Массивное тело рухнуло, голова гулко ударилась о пол. От улыбающегося пирога не осталось и следа: место лица занял отекший фиолетово-бурый, с кровяными разводами, кусок плоти. Игривые русые кудри смотрелись сейчас трагично. Мне стало жаль парня.

Не видя во мне больше опасности, двое подбежали к приятелю и принялись его поднимать. Ликовавшие полминуты назад люди перед выходом смотрели на опухшее багровое лицо и бросали на меня короткие осуждающие взгляды.

Не желая разборок с милицией, я спешно двинул к переходу. Народ позади меня обсуждал происшедшее.

— Ну, нельзя же так бить, честное слово, все-таки человек… — возмущалась большая женщина в цветастом платке.

Передо мною стояла девушка: смуглая, яркая, склонная к полноте.

Свежестью несовершеннолетия были насыщены кожа, черты лица, белизна глаз, контур рта, черные сияющие волосы. Упругая молодость ликовала в каждом уголке тела. Даже в чуть утолщенной подкожной клетчатке чувствовалась тугость юности.

Но что-то повседневное, рутинное, глупое в ней предсказывало ее будущее, полное разочарований и раннего увядания.

Внезапно оболочка вагона спала, как сдернутый пыльный чехол, и передо мной возник стандартный офисный кабинет. Пошлый союз серого и белого связывал потолок, стены, пол. Пластиковый минимализм прислуживал пространству. В уголке стоял стол с массивной стеклянной столешницей, за столом сидела она: крупная женщина с жирным загривком, венчающим надплечья, с руками как вздувшиеся манжеты. Груди напоминали трехлитровые банки, схваченные бюстгальтером. Жировые круги, точно покрышки, нанизывались на тяжелую ось позвоночника.

Было тихо. Только остывший от неверия в мечту, от несбывшихся надежд взгляд смотрел в стену в полной тишине.

Поставленный голос диктора озвучил остановку, грузная женщина повернула голову и посмотрела на меня. Ее глаза были исполнены мольбы о помощи, и слезы — нерастраченное тепло души — катились по щекам. Я хотел было поговорить с нею, но офисная реальность схлопнулась, и я вновь обнаружил себя в вагоне метро. Девушка, пустившая мое воображение в пляс, вышла.

Ни на секунду не усомнился я, что угадал ее судьбу. Это было слишком очевидным, чтобы быть неверным. Негибкая линия талии, глупенький подбородок, рассеянный, ленивый взгляд проступали сквозь временную победу молодого тела и говорили о сути этой натуры, ее задачах, интересах, целях, верованиях, мечтах. Элементы тела таили шифр жизни, ее программу, и сам того не желая, я прочел его.

На следующей остановке я вышел и машинально обернулся — проверить, не забыл ли чего в вагоне. Никчемная привычка, почти невроз. Вещи всегда теряются от излишнего хозяйского бдения.

Тут мы встретились взглядами. Стоя в проеме разведенных дверей, меня пристально изучал мужчина интеллигентной наружности и понимающе качал головой. Догадка пронзила мозг, во рту пересохло.

— У меня все будет хорошо! Понял?! — крикнул я с платформы.