— Эй, Пит, — это подает голос Дэйв Снайдер. Он в коляске, на нем белая футболка без рукавов, свою “убогость” он компенсирует накаченными бицепсами. Роб знает, что дома у него тренажер Чарлза Атласа, и еще Дэйв подписывается на журналы по бодибилдингу.

— Да, Дэйв? — отвечает ему Питер. У обоих парней хвостики, которые они напомаживают. Прическу Роба — в стиле ученика частной английской школы — они находили смехотворной. Пит был парализован начиная от шеи, но умудрился стать заводилой в своем домике. Дэйв расчесывал ему хвост.

— Отгадай: черненькое, ползает и мухи садятся.

— Рой Кампанелла![31]

Следует гадкий смешок, Роб краснеет.

— Нехорошо так говорить, — в первый раз осмелился сказать он.

— Ах, нехорошо, — передразнивает Дэйв. — Весит две тысячи фунтов и дергается?

— Слон в экстазе!

Они называли такие шутки “инвалидками”. Больше всего Роба беспокоило то, что эти “инвалидки” напоминали приколы его братьев и их сокурсников по медицинскому факультету — это они так отдыхали, заваливались в приемную отца, играли в пул, ну, и шутили. (“Мальчики, можете приводить друзей в любое время. Ты тоже, Роб”.) Только, кажется, у братьев все было из жизни. Ребята без конца устраивали розыгрыши, в ход шли всевозможные детали после вскрытия, и глазные яблоки оказывались в чае, а отрезанные кисти — в карманах.

— Мы резали старого такого чувака, и я подумал: почему нет. Отрезал ему причиндал — такой весь коричневый и сморщенный, и положил себе в портфель. Ну, и пошел в “Бэблур”, выпил пару пива и отправился в тубзик. Ну, расстегиваю ширинку, а вместо моего причиндала приставляю чужой. Стою, как будто мочусь, и жду, а потом вошел парень, а я отвожу руку и бросаю эту штуку в писсуар и говорю: “а, фиг с ним, все равно не работает”. Вы бы видели его лицо!

И они пересказывали анекдоты про больных со скорой, например, про женщину, которая засунула в одно место бутылку из-под колы, а бутылка отломалась, или про дрочилу, у которого член в кране застрял.

— И ему пришлось вызывать сантехника, чтобы тот отпилил. Он поступил к нам с хреном в кране плюс два фута трубы.

— А я слышал про мужика с цветным мелком в мочеточнике. Он пришел, говорит: моча синяя, не знаю почему.

— А я слышал — у другого там была змея.

Как-то вечером Роб набрался храбрости и спросил:

— Вы зачем такое говорите?

— А ты не слушай, — хмыкнул Джеймс.

— Ты тоже так заговоришь, — сказал Адриан. — Помяни мое слово. А когда ребята ушли, Адриан добавил уже серьезнее: — Хочешь не хочешь, а приходится. Я знаю, что тебя переворачивает, но ты не понимаешь, каково нам. Там — реальная жизнь. Либо смеешься — либо сходишь с ума. — Эта мысль не давала Робу покоя. Он не хочет такой жизни, он этого не перенесет. Он сойдет с ума. И убежит в снег, без галош, исчезнет, потеряется навеки.

— Весит две тысячи футов и голова взрывается?

— Слон-гидроцефал!

— Прекратите! — возмутился Роби.

— Слышь, Дрочила, — сказал Дэйв. — Ты тут для того, чтобы нам хорошо было, так? Так вот — нам сейчас клево.

— Ну, — сказал Пит. — Если тебе что не нравится — можешь меня побить.

— Точно, валяй, — сказал Дэйв. — Соверши подвиг недели. Замочи убогого. — Ну просто все с ног на голову.

И напрасно Гордон Холмс, второй инструктор, перед ними заискивал. Он потихоньку таскал в домик пиво и сигареты, вместе с ними исходил слюной над журналами с девочками и подсказывал парням, которые из инструкторш — “подстилки”.

— Ну, как прошла ночка? — спрашивал его по утрам Дэйв.

— Нормалек.

— Она тебе дала?

Гордон хитро улыбается и хлопает Старого Перца по затылку.

— Ну и кто это был? Толкушка Пэм?

— Она как давай меня мять, у меня каждый раз аж встает.

— Кто это был? Джо-Анн?

— Ты что, она ж убогая. Горд не станет иметь убогую, верно, Гордон?

— С ними нужно ладить, — говорил Гордон Робу. — Подзадоривай их. Они отчаиваются, но у них такие же эмоции, как у нас с тобой. — И он шутливо пнул Роба кулаком в плечо. — Кончай, мужик, ты слишком много думаешь.

Гордон учился в государственной школе в Ист-Йорке. Родители в разводе, сам он жил с матерью и звал ее “старушка”. Он устроился в лагерь через общество “Старшие братья”. Гордон — не какой-нибудь там малолетний преступник, неплохой парень, но Роб с трудом его переносил.

И было не легче от того, что Горд, скорее всего, осядет механиком в какой-нибудь автомастерской и девчонки, про которых он так легко рассказывал, — “дешевки” как говорит Робова мама, и в один прекрасный день одна их них забеременеет, и Горду придется на ней жениться, и они заживут в грязной тесной квартирке, он будет попивать пиво перед телевизором, а жена станет пилить его насчет грязного белья. И все-таки Роб завидовал и слушал его байки про секс на заднем сиденье машины, прямо во время сеанса в открытом кинотеатре, про то, как Горд их лапает, шарит в девичьих трусиках, про победы над резинками и застежками, про взятые штурмом груди. И никаких комплексов. Роб завидовал Гордону, хотя знал, что сам бы от такого не получил удовольствия, у него язык не так подвешен, и руки не из того места растут.

Он никогда не встречался с девушками, разве только с дочерьми материных подруг — невзрачными девицами, которых нужно было сопровождать на танцы в частной школе, а он им был — на безрыбье. Он покупал им букетики, и они прикалывали их на грудь, и он умело кружил их в танце, и их пастельные платья шуршали, словно туалетная бумага, и они легонько прижимались к нему маленькими грудками, а он придерживал их за талию, и нащупывал на их спинах крючки и представлял, как их расстегивает, но нет, это стыдно, стыдно. Хотя порой он чувствовал, как напрягается член во время безрадостных фокстротов (те редкие благообразно рок-н-ролльные танцы, которые пытался изобразить приглашенный ансамбль, Роб выдерживал с трудом). Ни одна из тех девушек ему не нравилась, но он старался быть любезным. Одну их них он даже поцеловал на прощание, из вежливости. То было три года назад, тогда у него еще были скобки на зубах. Как, впрочем, и у той девушки, и когда он случайно поцеловал ее крепко, их скобки зацепились друг за дружку, и было больно, а они стояли у подъезда на виду у всей улицы. Со стороны это было похоже на страстный поцелуй, но Роб до сих пор помнит испуг в глазах девушки, хотя постарался забыть ее имя.

Роб покатил коляску с Джордан направо, к дорожке вокруг леска, который в лагере называли “Знакомство с природой”, а за леском как раз была мальчиковая аллея. На деревьях висели таблички, а в дальнем конце стояла небольшая стеклянная витрина, где Берт-Перд, большой любитель природы, каждый день выставлял новый экспонат. Роб уже несколько раз возил Джордан знакомиться с природой, останавливался и читал надписи на табличках и показывал ей бурундуков, а однажды мимо пробегал бродячий кот. Здесь почти никто никогда не гулял. Робу нравилось катить Джордан мимо деревьев, насвистывать или петь для нее песенки. Только наедине с Джордан он не стеснялся своего голоса и распевал песенки Берта-Перда. Он вспоминал, как пели эту песню дети, а краснолицый Берт лихо наяривал на аккордеоне и улыбался ну просто прирожденный массовик-затейник.