Монгольские разъезды проносились по всем улицам, стучали в ворота и кричали:

– Дэр-халь! Хош-халь![109]

Жители выходили из одиннадцати ворот и располагались в поле, кольцом опоясав весь город. Обратно стража никого не впускала.

Тогда стало ясно, как много жителей обитало в «благородной Бухаре», – бухарцев было в два-три раза больше, чем монголов.

Сперва монголы вместе с переводчиками объезжали жителей, спрашивая, кто из них ремесленник и какое мастерство знает. Таких опытных ремесленников они выделяли в особую толпу. Затем были отобраны молодые и сильные мужчины и окружены всадниками.

Наконец монголы начали выбирать красивых женщин, девушек и детей и выводить из толпы. Тут все поняли, что они разлучаются со своими родными, и, вероятно, навсегда. Поднялись крики и вопли, и полились слезы отчаяния.

Как мясники на базаре равнодушно отбирают мычащих коров или жалобно блеющих коз и гонят их ударами в бойню, так и новые хозяева Бухары били плетьми упиравшихся, набрасывали им на шею арканы и, погнав коня, вырывали из толпы.

Ужас перед монголами был так велик, что бухарцы даже не оказывали сопротивления.

Некоторые мужья и отцы при виде своей дочери или жены, волочившейся в пыли за монголом, бросались к ним, обезумев от горя, пытаясь спасти близкого человека. Но монголы топтали их конями или, ударив по голове палкой с железным ядром, опрокидывали на землю.

Среди толпы бухарцев, выгнанных из города, были также ученые, проводившие долгие годы в медресе, где они передавали ученикам свои обширные познания. Двое таких ученых стояли в толпе и ужасались, видя кругом бесчеловечные насилия.

– Эти язычники грабят мечети, копыта их коней попирают листы мудрых книг. Они похищают и давят младенцев, насилуют девушек на глазах у отцов, – сказал первый. – Разве я могу это стерпеть?

Второй ученый, известнейший в городе Рукн эд-Дин Имам-Задэ, ответил:

– Молчи! Несется ветер гнева Аллаха! Соломе, развеваемой ветром, нечего говорить!

Однако недолго старый Рукн эд-Дин мог выдержать спокойствие и покорность. Видя, как жестоко монголы обращаются с женщинами, Рукн эд-Дин и его сын вступились за них и тут же были убиты. То же испытали многие другие: видя позор и унижение своих семейств, они бросались на их защиту и падали от смертельных ударов монголов.

Это был ужасный день, когда слышались только крики, стоны умирающих и плач женщин и детей, навсегда расстававшихся с их отцами, мужьями и братьями. Мужчины были бессильны чем-либо помочь, и вспоминались слова поэта: «Кто не захотел крепко держать черную рукоять меча, на того повернется острый клинок его».

Монголы вернулись в покинутые населением пустынные улицы. Когда они разбрелись по домам и вьючили на коней награбленные вещи, город загорелся сразу со всех концов. Огненные языки и черный дым поднялись над древней Бухарой, закрыв солнце. Постройки были легкие, из дерева и глины, и город быстро обратился в огромный костер. Сохранились от разрушения только главная мечеть и стены некоторых дворцов, построенные из кирпичей.

Монголы, спасаясь от бушевавшего огня, помчались из города, бросая награбленное. Много лет затем город оставался в виде груды закоптелых развалин, где скрывались одни совы и шакалы.

Все – жертва вашего распутства и веселья,

На пальцах рук у вас не хенна, нет, то кровь!

Риза Тевфик

Чингисхан двинулся из Бухары к Самарканду ранней весной года Дракона (1220). Войско шло по обоим берегам Зерафшана. Не делая на этот раз особых притеснений тем, кто ему покорился, каган оставил отряды для осады городов Серипуль и Дабусие, которые заперли перед монголами свои ворота.

Прибыв к Самарканду, Чингисхан выбрал местом своей стоянки загородный Зеленый дворец хорезм-шаха («Кексерай»). Сюда стали прибывать отряды его четырех сыновей и толпы пленных, которых монголы гнали плетьми, как скотину. Все эти отряды располагались вокруг города, образовав непрерывное кольцо.

Из всех городов Хорезма Самарканд был наиболее укреплен. Старые высокие стены неприступной толщины имели железные ворота с башнями и бойницами по сторонам. Гарнизон насчитывал сто десять тысяч воинов. Из них шестьдесят тысяч говорило тюркскими наречиями, это были главным образом кипчаки, а остальные войска состояли из таджиков, гурцев, кара-китаев и других племен. Имелось еще двадцать боевых слонов устрашающего вида; на их помощь очень надеялся хорезм-шах. Кроме того, можно было собрать целое войско добровольцев из мирного населения, состоявшего из ремесленников и многочисленных рабов.

Если бы во главе защиты Самарканда был поставлен испытанный и неукротимый полководец вроде Каир-хана или Тимур-Мелика, то город держался бы долго – не менее года, – пока хватило бы съестных припасов. Но хорезм-шах назначил главным начальником войск Самарканда своего дядю, надменного Тугай-хана, никогда не бывшего полководцем, брата ненавидимой царицы-матери Туркан-Хатум.

Чингисхан два дня объезжал город, осматривал стены, валы, глубокие рвы, доверху наполненные водой; он отыскивал слабые места защиты и обдумывал план нападения.

Чтобы скрыть свои действительные силы и напугать осажденных, монголы выстроили пригнанных пленных в боевой порядок, на каждые десять человек дали знамя. Жителям Самарканда издали казалось, что город окружило бесчисленное войско врагов.

Тюркские военачальники Алп-Эр-хан, Сиюндж-хан и Балан-хан вышли со своими отрядами кипчаков из городских ворот и напали на монголов. Завязались упорные схватки. Хотя мусульмане и захватили в плен нескольких монголов, но сами потеряли около тысячи человек и вернулись под защиту крепостных стен.

На следующий день кипчакские воины уже не захотели выходить из города. Добровольцы из жителей Самарканда сделали внезапную вылазку. Монголы обратились в притворное бегство. Самаркандцы погнались за ними и попали в засаду – со всех сторон на них нападали поджидавшие воины, отрезав отступление, и перебили почти всех. Лишь немногие вернулись в город.

Утром третьего дня Чингисхан сел на коня и лично руководил штурмом Самарканда. Все свои войска он расставил вокруг стен и против всех ворот. Монголы нападали на выезжавших из города, поражая их стрелами из своих больших, тугих дальнобойных луков; они бились со смельчаками целый день до вечера, а затем обе стороны вернулись в свои лагеря.

В эту ночь самые знатные лица Самарканда – главный судья (кади), глава духовенства шейх-уль-ислам и старейшие хранители мечетей – имамы – устроили ночное совещание, решив покорно сдаться. Утром они вышли из города и направились к лагерю кагана. Они хотели выпросить у монгольского владыки милости к осажденному городу. Чингисхан «обещал им безопасность от гнева своего и позволил разойтись по домам», и посольство вернулось с радостью в город. Тогда, за исключением отряда смелых, который укрылся в цитадели, кипчакские ханы, имея во главе начальника всех войск Тугай-хана, также поспешили явиться с поклоном к монголам и предложили принять их к себе на службу. И на это Чингисхан, милостиво посмеиваясь, согласился.