Я усмотрел в этом еще один признак неурядиц в государстве. Похоже, что огромное Персидское царство прогнило изнутри. Быть может, Александр в конце концов и сумеет покорить Персию.

Но все эти мысли немедленно вылетели из моей головы, когда я увидел греческого раба, к которому привел нас мидиец.

Это был Демосфен.

– Незачем так удивляться, Орион, – сказал он. Афинянин сидел в уютном, мягком кресле. В дальнем углу роскошного помещения стояла рабыня. Посреди комнаты на столе я увидел огромную чашу с фруктами, пузатый серебряный кувшин запотел от холодного вина. Облаченный в длинное шерстяное одеяние темно-синего цвета, Демосфен явно неплохо себя чувствовал, к нему вернулась прежняя самоуверенность. А возможно, он держался так потому, что имел дело со мной, а не со вспыльчивым Александром. И все же афинянин поседел, его глаза беспокойно бегали под кустистыми бровями.

– Ты знал, что я получаю золото от великого царя, – проговорил Демосфен, откидываясь назад в своем кресле.

– Но я не знал, что ты его слуга.

– Я служу Афинам, – отрезал Демосфен, – и демократии.

– Неужели Царь Царей – сторонник демократии?

Демосфен смущенно улыбнулся:

– Великий царь поддерживает всех врагов Филиппа.

– Значит, тебя изгнали? – спросил Кету.

Улыбка грека сделалась мрачной.

– Нет еще, но друзья Филиппа усердно добиваются, чтобы собрание подвергло меня остракизму. Таков ваш царь: сулил мир и дружбу, а сам, подучив глупцов, нанес мне удар в спину.

– Почему ты послал за нами? – спросил Кету.

Словно бы вдруг вспомнив о вежливости, Демосфен указал на кресло:

– Садитесь, устраивайтесь поудобнее. Рабыня! Принеси чаши для моих гостей.

Кету сел. Я подошел к окну и посмотрел вниз. В очаровательном дворцовом садике трудились оборванные темнокожие рабы. Открылась дверь, из нее вышел мидиец со своими шестью сотоварищами.

– Почему ты призвал нас? – повторил я вопрос Кету.

– Теперь я советник великого царя… Как здесь говорят, ухо его обращено ко мне. Дарий хочет знать мое мнение. И я должен услышать предложения Филиппа из уст самого посла Царя Царей.

– Тогда я здесь не нужен, – сказал я.

– Нет, у меня и для тебя есть дело, – проговорил Демосфен.

– А именно?

– Сначала я поговорю с послом.

Рабыня принесла чаши, разлила вино… Холодное и терпкое, оно тем не менее согрело меня.

Кету повторил предложения и требования Филиппа практически слово в слово.

– Этого я и ожидал, – нервно моргнув, пробормотал Демосфен, когда посол закончил речь.

– Что ты посоветуешь Царю Царей? – спросил Кету.

– Об этом я скажу только самому Дарию, а не тебе, – отвечал афинянин с прежней надменностью. – Ты узнаешь о решении Царя Царей, когда он захочет этого.

Я решил, что, пожалуй, догадываюсь, какой совет даст Дарию Демосфен: острова и города не отдавать, но в войну не вступать. Демосфену нужно, чтобы Филипп начал войну, тогда он скажет своим афинянам, что царь Македонии – варвар, который желает утопить в крови целый мир.

Демосфен посмотрел на меня, словно прочитал мои мысли.

– Ты не любишь меня, так ведь, Орион?

– Я служу Филиппу, – отвечал я.

– Ты думаешь, что я предаю Афины? И всех греков?

– Я думаю, что, как бы ты ни убеждал себя в обратном, служишь ты Царю Царей.

– Правильно! – Он вскочил на ноги и повернулся ко мне лицом. – Я наймусь на службу к самим фуриям и хаосу, если только это будет полезно Афинам.

– Но ты сказал, что Афины более не прислушиваются к твоему голосу, не нуждаются в твоих советах.

– Это не важно. Беда демократии в том и состоит, что людей так легко можно сбить с толку, направить по ложному пути.

– Понятно. Демократия хороша, пока люди делают то, что ты хочешь. А когда они голосуют против тебя, то ошибаются.

– Но в основном люди глупы, – сказал Демосфен. – А стаду нужен пастух, который знает, что делать.

– И это демократия? – спросил я.

– Пусть люди думают что хотят, но я служу Афинам и демократии! И буду использовать на благо своего дела и Царя Царей, и рыбу морскую, и птиц небесных, если они помогут мне сразиться с Филиппом и его незаконнорожденным сыном.

Я улыбнулся:

– У тебя был шанс сразиться с ним при Херонее.

Укол ни в малой степени не задел его.

– Я политик, Орион, а не воин. Я понял это при Херонее. И теперь сражаюсь более привычным мне способом. Но я еще одолею Филиппа!

– А я – воин, а не политик, – отвечал я. – Но хочу задать тебе один вопрос: какая власть безопаснее для Афин с их разлюбезной демократией – великого царя или Филиппа?

Он расхохотался:

– Да, ты не политик. Ты видишь мир или черным, или белым.

– Я жду ответа.

– Великий царь оставит в покое Афины и прочие греческие города, когда исчезнет угроза, которую представляет Филипп. Дарий хочет, чтобы города Ионии оставались в его империи. И пусть будет так – зато Афины сохранят свободу.

В разговор вступил Кету:

– Это сама сущность политики: чтобы что-то получить, нужно что-то отдать. Раздавай и принимай – милости, дары… даже города.

– Аристотель говорил мне, – сказал я, – что Персидское царство неминуемо поглотит всю Грецию. Афиняне сделаются подданными великого царя, как жители Эфеса и других ионийских городов.

Демосфен нахмурился:

– Аристотель – македонец.

– Ты не прав, – возразил Кету.

– Ну и что? – пожал плечами Демосфен. – Его родной город уже давно входит в состав Македонии.

– Ну и что ты скажешь о мнении Аристотеля? – спросил я. – Если он прав, то помощью царю Персии ты готовишь гибель своей демократии.

Демосфен прошелся по комнате к окну и обратно, а потом ответил:

– Орион, я пока могу еще выбирать между Филиппом и персами. Филипп уже у ворот Афин. А Дарий в нескольких месяцах пути от города. Как голодный волк, македонец поглотит нас одним глотком.

– Но пока он оставил Афины в покое, – сказал Кету. – Он не стал вводить свое войско в город, не потребовал власти над ним.

– Ему это не нужно. Сейчас он продвигает к власти афинян, которых купил золотом и серебром. Он пользуется нашей демократией в своих собственных целях.

– Но он не стал разрушать ее, – отвечал я. – А сохранит ли твою демократию Царь Царей, если окажется на месте Филиппа?