Вот тебе и девушка с бюстом из славной Ивановской губернии. Начала с отношения полов, а закончила глобальными проблемами. Причем мыслит верно, правильно ставит акценты, ох и доконали же ее, видимо, реалии любимой отчизны. Интересно, до чего же она договорится, когда бутылка с коньяком опустеет?

— Постой, паровоз, не крутитесь, колеса, кондуктор, нажми на тормоза, — дурашливо и несколько не в тему пропел Буров, по новой наполнил рюмашки и, не желая продолжения насчет глобальных проблем, спросил: — Леночка, а что это хозяин Барсика сам животное не выгуливает? Так питомец утомил?

— Да нет, просто ему сегодня нездоровится. — Та бодрый тон не поддержала, вздохнула, дернула плечом. — Ну что, давай. Будь. — Выпила глотком, посмотрела на Бурова. — Видел бы ты, израильский шпион, как его подлечили в советской психушке. Был человек, а стал инвалид. Зато социально не опасен, книжек больше писать не будет…

— Ясно, понятно, — заинтересовался Буров. — Что-нибудь, конечно, антисоветское? Подрывающее священный конституционный строй?

— Да в том-то и дело, что ничего такого криминального, — возмутилась Лена, поднялась и вытащила из холодильника оранжевый грейпфрут. — Все сугубо научно-фантастическое. Экзотика, пирамиды, джунгли, сфинкс, приключения на суше и на море. Слушай, подожди, я схожу помою, а? «Грейпфрут» называется, говорят, лучше ананаса, вчера получила в наборе.

И она пошла на кухню мыть невиданный, недавно появившийся в продаже фрукт грейпфрут, про который писалось в газетах: «Плод следует разрезать пополам, затем поверхность мякоти засыпать сахарным песком, а затем выделившийся сок следует брать ложечкой».

А потом, пока располовиненный грейпфрут доходил потихоньку до кондиции, Лена рассказала странную историю про своего соседа, Анатолия Семеновича Саранцева. Тот был кандидатом-историком, звезд с неба не хватал и, сочетая в меру приятное с полезным, состоял еще в Союзе писателей, достоинствами не блистая, но издаваясь регулярно. Пока не написал тот самый злосчастный опус, в котором поднимал вопрос: а не являются ли пирамиды, сфинкс, зиккураты в Центральной Америке некими вехами, маяками, оставленными посвященными древностями? Теми тайными, сакральными знаками, предупреждающими о некой опасности? Уж не о библейском ли катаклизме, опустошающем периодически нашу грешную Землю? Интересная получилась книжечка, занимательная, только вот очень немногим посчастливилось прочитать ее — тираж быстренько изъяли, а у автора неожиданно нашлась другая книжечка, запрещенная, крамольная, содержания зловещего и антисоветского. И был гуманный советский суд, медицинская экспертиза, трепыхание общественности и осуждение народных масс. Саранцев был признан психически ущербным, естественно, опасным для социума и определен не в узилище — в больницу, с которой не сравнится никакое узилище. Теперь вот ни здоровья, ни семьи, только пенсия по инвалидности, да еще черный, неизвестно как прибившийся пудель, прозванный за свое пристрастие душить крыс Барсиком. Такая вот невеселая история…

А между тем наступила ночь. Закончился коньяк, иссякли разговоры, и дело завершилось логически, по всем законам здорового естества — на тесном для двоих скрипучем диване-кровати. Собственно, как завершилось. До самого утра не смолкали стоны, не размыкались объятия, вибрировали тела. Это был апофеоз страсти, цунами чувств, торжество плоти и проказника Эроса. Удивительно, но факт — Лена словно прибыла с необитаемого острова, на котором прожила сама с собой лет двадцать пять. А может, тридцать. Или Бурову сквозь пелену альковного тумана это только показалось?

— Ты уже? — Буров посмотрел на Лену, облачающуюся в халат, потом на свои командирские, отсчитывающие вечность. — Пойдешь на трудовую вахту? Строить коммунизм?

Календарь часов показывал «пт», стрелки, судя по свету за окном, половину восьмого. Похоже, начинался новый день.

— Ну да, скажешь тоже. Нахожусь в очередном, своевременно оплаченном отпуске, — с гордостью отозвалась Лена и улыбнулась Бурову требовательно и нежно. — Так что буду отдыхать. Культурно и активно. Составишь мне компанию?

— За компанию жид удавился, — согласился Буров, с уханьем зевнул, а когда Лена вышла, встал и принялся разминаться по урезанному варианту — так, два притопа, три прихлопа. Потом он мылся, брился, размышлял о пустяках, с тем чтобы после завтрака попасть опять на проверенный диван. Минуток этак на сто пятьдесят. Отдыхать Лена и впрямь решила, видимо, активно. Однако это была только преамбула, вступительный аккорд, легкая разминка.

— Собирайся, израильский шпион. И одевайся похуже, — сказала Лена после обеда, ласково поцеловала Бурова и начала собираться сама: рюкзак, комбинезон, гитара и — о господи! — строительная каска. Словно та, пронзительно красная, с веселенького плаката «Не стой под стрелой! Убьет»…

— Куда же ты меня, родная? — вяло поинтересовался Буров, горестно вздохнул и принялся экипироваться во все, тронутое пуделем на зуб. — Может, не надо, а? Пойдем, может, лучше полежим?

— Надо, Василий, надо, — твердо отвечала Лена, интригующе улыбалась и оценивающе посматривала на сбирающегося Бурова. — Так, так, хорошо… А вот так еще лучше… Э, пиджак не надо, надень ветровку, синтетическую память о моем супруге. Да, коротковата кольчужонка. И узковата в плечах. А впрочем, ладно, плевать, любовь к родине тебя согреет. Ну что, готов? Тогда присядем на дорожку. Теперь вставай, бери рюкзак, пошли.

Дорога перед путешественниками лежала нехитрая, на Московский вокзал, правда, по дуге, через лабаз, где они затарились харчами и выпивкой, огромными, чудовищного вида бутылками с портвейном. Такие в народе называют еще фугасами, фаустпатронами и в знак восхищения спортивным мастерством — Сабонисами.[275]Зачем понадобилось это пойло и в таких количествах, Буров понял сразу, едва попал в зал ожидания. Там, у «головы»,[276]царило веселье: странные люди в комбезах, в касках и при ермаках радовались жизни, горланили под гитару и баловались прямо из бутылок дешевым портвешком. Тем самым, из фаустпатронов, которого, как известно, много не бывает…

— А, Ленка, привет! — закричали они, впрочем, не прекращая петь и кутить. — Кто это там с тобой, такой обдрипанный?

— Это Вася, израильский шпион, — сообщила Лена, вытащила фугас, мастерски открыла и, вылив отраву в каску, отправила в народ. — Принимайте в компанию…

— Да нехай, — отозвались массы, быстренько осушили каску и слезно, но с напором попросили Бурова: — Вася, ты там скажи своим, пусть линяют с Голанских-то высот. Ну хрена ли вам собачьего в этом секторе-то Газа?

А сами ни на миг не останавливались, все пели хором и с экспрессией:

Эх, приморили, гады, приморили…