И они втроем сели за стол и чокнулись, и выпили, и закусили, что действительно гораздо приятнее, чем у гробовой доски. Папочка чувствовал себя именинником. Коньячок разрумянил его и без того небледные щеки и пуще развязал язык:

– Наконец, собрались, как люди! И ты, мать, разве не загрустила шибко об ней? Только и слышать: забыла нас дочка! Ан нет, не забыла! Жизнь засосала! А на похороны сразу приехала, небось, денег на памятник привезла, так лучше их себе на харчи я потрачу, чем могильщик! Потом мне от них ноль проку! Мне глыб на душу не надо – саженец в изголовье, дочка, посадишь, дуба или лиственницы – вот и будет памятник. Ни крестов, ни звезд не хочу – лучше вечное, природа! Ну-ка, наливаю еще по одной!

– Куда ж, ведь забодала! – пошла грудью на амбразуру за его здоровье мать.

– Э-э, не мешай! Повод какой! Часто ль на нашей улице праздник?

– Эх, знала б про этот праздник, – вздохнула Зория, – детей бы захватила.

– Дети – это сила, – признал отец. – Дети – это то, что нам остается… и после нас. Но не жалей! С детьми человек на подъем нелегок. Они при тебе еще долго пребудут, а мы с матерью сегодня есть, а завтра – нет. Вон, как тетя Лида.

Тетя Лида – это мамина двоюродная сестра, два года как скоропостижно умершая от инсульта. Никто не ждал и до сих пор не верил.

– Бедная Лида, – посокрушалась мать.

– Ну, выпьем за упокой ее души, – прогнал печаль неунывающий отец.

В эту самую минуту заголосил дверной звонок.

– Кого еще принесла нелегкая? – возмутился он, задерживая рюмку у рта.

Мать вскочила:

– Ой, это Зоечка и Анечка, я им звякнула, что Зоренька приехала, вот они к чаю и поспешили!

– Заходи! – кинулся встречать гостей отец. – Заходи на мои поминки! Повеселимся! Чего расскажу, хохотать три дня будете!

Появление маминых подруг вызвало новое оживление, пир пошел горой с пирогами, песнями и прибаутками, главной среди которых была про то, как папка обманул дочку, вызвал ее на похороны, хотя помирать не собирается и до сих пор не особо уверен, что когда-нибудь помрет. Ведь это такая дикость – помирать! Зоечка и Анечка – две бабушки – от души смеялись и радовались – впрямь как хорошо-то придумал старый шутник! Повод нашелся собраться, повеселиться, а уж похороны – это тебе не веселье. Праздники надо себе создавать!

– Считай, Зорька, – продолжал речь отец, – что ты попрощалась не с телом, этим отходом, вещью, которая заживо начинает разлагаться, а с душой моей бессмертной на конце ее земного странствия. И были бы люди умны, они бы ввели такой обряд. Душа-то главнее тела: она не умирает. Понятно, нельзя справить такой обряд тем, кто погибает от несчастного случая, но уж нам, древним старикам, начавшим хоронить однолеток, можно предположить дату с небольшой календарной погрешностью. Десять лет, чувствую, я точно не протяну, пять – тоже, максимум – три, и то при очень летной погоде.

– Папа, да в тебе еще пороху на сто лет, – протестовала Зория, и все присутствующие ее шумно поддерживали.

– Э-е, не скажи, Зоренька моя ясная. Это сухое дерево долго скрипит, а такой крепкий посох, как я, вмиг может сломаться.

– Твоя правда, – поддержали его присутствующие. – Вон Лида. Кто бы мог подумать… – и пошли колоритные рассказы из жизни, доказывающую эту старую истину.

Утром Зория проснулась от какого-то странного поклацыванья над ухом. Открыла глаз: это папочка держит над ее головой ролики и улыбается с видом заговорщика.

– Узнаешь, доченька? Твои, родимые! Ждут, пылятся! Вот я их и достал. Пыль стряхнул, почистил! Айда на улицу, тряхнешь стариной, пока день-деньская суета не началась!

Через полчаса или около того они уже сидели на скамейке загородной аллеи, а поскольку их дом стоял на черте города, то в пяти минутах ходьбы от него, и Зория переобувалась в белые фигурные ботинки на роликах. Ботинки своей молодости.

Она сделала шаг, другой, чуть не упала, отец вскочил и подхватил ее под руки:

– Держись за меня, я помогу, как раньше, когда ты только начинала учиться.

И Зория потащилась за ним на прицепе. Сто лет она не становилась на ролики, но ноги помнят; раз, два, три, и она оторвалась от отца и покатила вперед.

– Молодец! – кричал он. – Я ж тебе говорил!!

А Зория катилась на роликах вспять времени, когда она, старшеклассницей, освоила их и стала кататься лучше всех во дворе, выполняя даже сложные фигуры и повороты. Она бы и лучше стала ездить, как настоящая спортсменка, если бы не кончилась школа и ей не пришлось покинуть город, благодаря чему он превратился для нее в город детства. Зория раскинула руки, взмахнула ими, как крыльями, и взлетела над ним.

Свежий утренний ветер овевал ей лицо и с шумом улетал за спину. Она не видела, что отец пустился было вдогонку, да схватился за сердце, сбавил шагу и опустился на ближайшую скамейку. Зория сделала поворот, помахала ему рукой, он тоже помахал в ответ, и она покатила дальше, до конца длинной, бесконечной аллеи, а он остался дожидаться на месте.

Зория разогналась изо всех сил, летела на предельной доступной ей скорости и, кажется, по мере того, как догоняла ту беспечную, легкую восьмиклассницу в короткой юбке фигуристки, покидала обремененную житейскими благами женщину. Блага – великое бремя.

Она вернулась к отцу разрумяненная, запыхавшаяся, села на лавку, как чемпион возле тренера после показательной программы. «Ну, довольна?» – спросил отец, сам явно довольный собой за то, что вытащил дочь покататься.

– У-у-ух! – только ответила она.

– А теперь, – посерьезнел, когда она отдышалась, отец, – подумай, прежде чем отвечать. Подумала?

– Ух!

– Как проходит твой день?

– Мой день?

– Зарядки ты не делаешь?

– Н-нет, – созналась Зория.

– Я так и знал, – оживился папочка, прогоняя облачко серьезности. – И правильно! Что ты, кинозвезда какая, чтобы терзать себя соблюдением нормы?

– Ах, это так трудно – соблюдать норму, – вздохнула Зория. – Чем она проще, тем труднее.

– Да, пожалуй, норма – есть нарушение нормы, во всем: в еде, питье, распорядке дня, а соблюдение ее – редчайшее исключение. Солнцу, однако, не надоедает вставать утром. Но, согласись, делай ты зарядку, тебе сейчас было бы легче на роликах. А со временем это станет важно и для ног.

Они встали и направились в сторону дома.

– Знаю. Я обязательно займусь, – обещала Зория. – С завтрашнего дня.

– Считай, твое завтра наступило сегодня, – сказал отец. – Я тоже знаю, как жить правильно от рассвета до заката, но так и не сумел применить знание на практике. Все думал: завтра, завтра. А для этого надо быть Пифагором, йогом или монахом на Тибете или Афоне.