Первое, что я увидел очнувшись, — пепел от разоренного костра. Площадь освещали теперь фары и прожекторы полицейских фургонов, стоявших кольцом; сами полицейские прочесывали каждый дюйм. Рядом со мной без сознания лежал человек, руки его были в ссадинах и кровоподтеках. Не успел я подняться, как полицейские окружили меня и забросали вопросами. Тут же стояла «скорая»; возле нее чужестранец, весь оборванный, чуть живой, плакал навзрыд, не обращая внимания на врача, который пытался оказывать первую помощь. Я отвернулся и все силы сосредоточил на том, чтобы дать как можно более точные показания. Под конец полицейские записали мое имя и адрес и сказали, что я пока свободен и что они найдут меня, когда понадобится.

На следующее утро я обнаружил, что площадь частично оцеплена. Отдельные палатки все же торговали, но общее настроение было крайне подавленное. Я прошел к тому месту, где накануне давали представление исполнители музыки рай, и увидел на земле розу. Одну-единственную. Она почернела, некоторые лепестки обуглились. «Не из моего ли она букета?» — подумал я и поднял розу, но от нее исходил запах паленого, и в отчаянии я отбросил ее.

Маруан помолчал, съежившись у огня. Затем пробежал глазами по нашим лицам. Взгляд был встревоженный и отстраненный.

— Вот каким запомнился мне тот проклятый вечер, братья и сестры, — полушепотом произнес Маруан. — Тогда, при виде осиротевшего мужа, сердце мое разбилось, но я и после встречал его в течение нескольких лет, как, полагаю, встречали и многие из вас. Чужестранец бродил по площади словно лунатик, вглядывался в каждое лицо в надежде получить весть о возлюбленной. По слухам, он, потрясенный утратой, забыв о своем доме, о прежней жизни, обитает теперь где-то в Марракеше. По слухам, он разговаривает сам с собой и лицо его беспрерывно искажается нервным тиком и безумными гримасами. Впрочем, не знаю наверняка. Единственное, что мне известно: я никогда не забуду, какое в ту ночь у него было лицо. Да не случится мне больше никогда стать свидетелем подобного горя, ибо его довольно, чтобы навеки утратить покой. И это правда, — заключил Маруан.

— Это неправда! Это искажение правды!

Из кружка слушателей выступил человек, долговязый и тощий, с высокими скулами. Уста его сочили горечь. Нижняя часть лица была закрыта шарфом.

— Мне события той ночи по-другому помнятся, — возгласил он. Голос звучал резко, жестко, будто его обладатель не ждал от нас ничего хорошего.

— Друг мой, покажи лицо, — попросил я. — Это неучтиво — прятаться от людей.

Порывистым движением он размотал шарф, и я побледнел от ужаса. Вся нижняя челюсть была изуродована, будто сожрана неведомой хворью. Глаза незнакомца сверкнули презрением, едва он увидел мою реакцию.

— Я когда-то служил охранником в тюрьме. Один заключенный плеснул на меня кислотой.

Он опять завернулся в шарф, так что видны были только глаза. Они посверкивали, но скоро потемнели. Бывший тюремщик держался с военной выправкой и не сводил с наших лиц пытливого взгляда.

— Мое имя Валид, — представился он. — Я военный в отставке. Холост. Живу один в касбе. В ту ночь я был среди зрителей на представлении. Люблю музыку, сам на лотаре играю под настроение. Лотар — инструмент серьезный, умения требует. А чужестранцы меня не интересовали.

Он окинул нас свирепым взглядом, будто спрашивая, не посмеет ли кто возразить. Все молчали, и бывший тюремщик продолжил:

— В тот вечер играли парни из селения близ Таруданнта, берберы племени шильх, — проговорил он. — У них большой ансамбль — два ребаба, два лотара, цимбалы и целая батарея бендиров. Раисов слыхивал я и получше; впрочем, их раис был тоже неплох — завел зрителей. Голос его сеял ветер, а музыка лепила образы у него за спиной. Образы рек, лугов, звездчатых семян, вспаханной земли. Песни были веселые, навевали воспоминания о добрых урожаях. С каждой новой песней зрителей прибывало.

Отставной военный принялся загибать пальцы, перечисляя песни. Довольный тем, что ни одной не упустил, он распрямил пальцы и произнес:

— Музыканты исполнили уже четыре или пять песен, когда появились эти ваши чужестранцы. И сразу стали демонстрировать неуважение. Для начала они растолкали народ локтями, чтобы пройти в первый ряд. Я оказался от них поблизости. Женщина мне с первого взгляда не понравилась. У нее глаза были безумные. Она ко мне повернулась и ляпнула что-то про красную луну. Терпеть не могу, когда со мной заговаривают незнакомые женщины, поэтому и не ответил. Уже само ее присутствие на площади в такой час было возмутительно — я ничуть не удивился, когда заметил, что на нее пялятся.

Чужестранка слушала-слушала, да и давай двигаться под музыку. А уж когда она вздумала бедрами качать, я отошел — очень противно стало. По-моему, у нее о стыдливости ни малейшего понятия. Телодвижения такие блудливые, да вдобавок не в склад не в лад. Словом, она сама нарвалась, потаскушка; впрочем, они все такие, что европейки, что американки. А этот ее так называемый муж! Ноль без палочки, вот он кто. Знай помалкивает, пока жена себя напоказ выставляет.

Так вот, я смотрел на ее ужимки и все думал, до чего же эти иностранцы нашу культуру не уважают. Понаехали и рисуются тут перед нами, перекраивают на свой лад. Мы для них непознанная земля, чистая доска — навязывай обычаи сколько влезет. И мы не лучше — попустительствуем. Вечный позор на наши головы!

Что происходит, когда женщина так себя ведет, как вы думаете? У мужчин мозги плавятся, вот что. Низменные желания их одолевают. Они уже ни слов не слышат, ни музыки — только пульсирующий ритм. А ритм постепенно превращается в нечто иное — в тупой зуд. Сердца у людей ноют, лица темной кровью наливаются.

Так что нечего винить наших в том, что после случилось. Эта женщина недостойна уважения. Плясала в пыли, как животное! К тому времени в середку вылезти успела. Вертится: то перед одним мужчиной остановится, то перед другим, — провоцирует. Она будто дров в огонь подбрасывала, на слабо брала.

Только мужчины не двигались. Они на красную луну глядели. В воздухе горечью пахло — у крови такой запах. Раис уже на визг перешел, а мы его, можно сказать, не слышали.

И тут женщина туфли скинула и волосы распустила. Босые пятки по земле затопотали. Так некоторые животные топают, когда ночью в пустыне на водопой торопятся. Или когда у них течка. Они так самцов приманивают, им прямо сразу подавай. И в этом случае на зов откликнулись немедленно. В два прыжка к чужестранке подскочил мужчина и в воздух ее поднял. Я его знаю — он из Аль-Симары, плетением корзин зарабатывает. К нему еще несколько человек присоединились. Плясали как медведи, а женщину с рук на руки передавали. Муж было рот раскрыл, да только кто его слушал? К нему просто спиной повернулись. Тогда он попытался освободить ее, завязалась драка, в темноте что-то сверкнуло. Мужа ударили железным крюком, он на земле растянулся. Пополз на коленях. Они его — по голове, по шее, по плечам да по рукам. Женщина завопила, ее отпустили. Она на землю шлепнулась. Сидит, молчит, зубы стиснула, рот весь в слюне. Я думал, прямо тут и окочурится.